— Я тоже туда, — продолжал он. — Насколько я знаю, капитаны болельщиков затеяли какое-то эффектное представление в перерыве.

— Вот как?

Он склонил голову набок и по-птичьи глянул на меня:

— Если у вас какие-то проблемы, мистер Матучек… если я могу чем-то помочь… я всегда рад, вы знаете.

— Все прекрасно, — соврал я. — Но все равно, спасибо, сэр.

— Должно быть, не слишком легко зрелому человеку учиться вместе с хихикающим молодняком, — сказал он. — Я помню, как вы мне помогли… э-э… при том неприятном инциденте в прошлом месяце. Поверьте, мистер Матучек, я вам весьма признателен.

— Ох, черт, о чем тут говорить? Я сюда приехал, чтобы получить образование…

И чтобы быть с Вирджинией Грэйлок. Но сейчас это невозможно. Но совсем ни к чему было взваливать мои проблемы на плечи старого профессора. У него и своих забот хватало.

Грисволд вздохнул — возможно, он почувствовал, как я отдалился от него.

— Я часто ощущаю себя совершенно бесполезным, — сказал он.

— Вы не правы, сэр, — искренне возразил я. — Разве… ну, скажем, алхимия — может обойтись без знания ядерной физики? Ведь тогда вы можете или получить радиоактивный изотоп, который убьет вас, или просто взорвете половину округа!

— Конечно, конечно! Вы-то это понимаете. Вы кое-что знаете о жизни… ну, по правде говоря, куда больше, чем знаю я. Но студенты… ну, полагаю, это вполне естественно. Им хочется произнести несколько слов, сделать несколько пассов — и получить все, что хочется, не напрягаясь над санскритской грамматикой или периодической таблицей. Им и в голову не приходит, что ничто не дается даром.

— Придет. Когда подрастут.

— Даже администрация… в этом университете просто не понимает необходимости физики как науки. В Калифорнии, например, физики получили философский камень в биллион вольт, а здесь… — Грисволд передернул плечами. — Извините. Я поддался жалости к самому себе.

Мы уже дошли до стадиона. Я протянул контролеру свой билет, но отказался от предложенных мне очков ночного видения, потому что сохранил армейское ведьмовское зрение. Мое место находилось на тридцатой линии, между свеженькой первокурсницей и старым выпускником, постоянно бурчащим что-то себе под нос. Мимо пробежал одушевленный поднос, и я прихватил горячую сосиску, а заодно взял напрокат хрустальный шар. Но совсем не для того, чтобы следить за подробностями игры. Я побормотал над шаром, всмотрелся в него — и увидел Джинни.

Она сидела на линии пятьдесят, на противоположной стороне; черный кот Свартальф развалился на ее коленях, ее волосы выделялись на фоне серого окружения огненным рыжим пятном. Джинни была прирожденной ведьмой, и ее знание было старше и сильнее современного Искусства магии — но и в этом Искусстве она была адептом… Даже сейчас, когда я видел ее в дешевом хрустальном шаре, с большого расстояния, — мое сердце бешено колотилось.

Рядом с ней сидел доктор Алан Аберкромби, ассистент профессора сравнительной магии — холеный интересный блондин, герой дамских чаепитий. Он старательно ухаживал за Джинни — в то время как я мучился в одиночестве.

В полном одиночестве… Впрочем, думаю, Свартальф счел бы мою мораль не более устойчивой, чем его собственная. Конечно, я старался хранить верность, но когда вы оставляете свою метлу на залитой лунным светом тропинке и вас встречает милое пушистое существо… и круглые желтые глаза светятся во тьме… как тут устоишь? В общем, я всячески старался избегать прогулок и проводил вечера за книгами или наливаясь пивом.

Вот так-то… Я вздрогнул от порыва холодного ветра и поплотнее закутался в куртку. В воздухе ощущалось что-то неприятное… возможно, дело просто в моем плохом настроении, подумал я, но все же мне чудилась близкая опасность.

Выпускник, сидевший рядом со мной, чуть не оглушил меня, заорав во всю глотку, когда на поле появились команды. Команда Трисмегистуса — «Грифоны», команда Альбертус-Магнуса — «Крылатые Драконы». Самые старые из выпускников всегда говорили, что никак не могут привыкнуть к зрелищу этих тварей. Очевидно, до начала века магии в команды входили динозавры? Но Искусство по сути своей интеллектуально и задает особый тон в спорте…

И в этой игре было много интересного. «Грифоны» левитировали, а их крохотный защитник обернулся пеликаном. Душанович, превратившись в кондора, схватил его, заработав очки для наших. Андревски стал здоровенным оленем и удерживал противника довольно долго. А Пилсудский, поймав мяч, превратился в кенгуру. Он отлично работал ногами и уворачивался от перехвата (у парня был еще и тарнкаппен, плащ-невидимка, но следы его ног были хорошо видны), а потом отдал мяч Мстиславу. Драконы кружили над ним, ожидая, что Мстислав обернется вороном, чтобы добраться до ворот, но он отбил их встречные чары (отчего рядом с ним сверкнула молния) и превратился в свинью… густо смазанную салом! (Конечно, это все были простенькие и веселые трансформации, и чары для них нужны были несложные — совсем не похожие на те грозные и ужасные слова, которые мне пришлось услыхать перед рассветом…)

Чуть позже ошибка в игре отбросила нас на пятнадцать ярдов назад: Доминго нечаянно наступил на счетчик очков, бегавший по полю; тот мгновенно засвистел и выкрикнул несколько имен «Драконов». Но в общем никакой беды не случилось, а чуть позже противник тоже схлопотал пенальти — когда Торссон от волнения метнул грозовую молнию. К концу первого периода счет был 13:6 в пользу Трисмегистуса, и толпа зрителей от избытка чувств готова была взлететь в воздух вместе со скамейками.

Я сдвинул шляпу на затылок, одарил крикуна, сидевшего рядом, язвительным взглядом и уставился в хрустальный шар. Джинни веселилась куда больше, чем я; она прыгала и кричала, совсем, похоже, не замечая, что Аберкромби держал руку на ее плече. А может, она ничего не имела против?.. Я достал из кармана фляжку и основательно к ней приложился.

На поле выбежала веселая команда шутов. Их инструменты выделывали в воздухе антраша, гудя и барабаня, в то время как шуты совершали традиционный марш к Королеве студенческого городка. Мне говорили, что обычно она выезжает навстречу им на единороге, но в этом году почему-то единорог отсутствовал.

Вдруг волосы на моем затылке встали дыбом и я почувствовал, как меня захватывает слепой порыв — инстинкт превращения в зверя… Я едва успел остановиться и вернуть свое человеческое естество… меня пробрал озноб. Воздух насыщала опасность. Неужели никтоэтого не чувствует?

Я направил хрустальный шар на веселую команду, отыскивая источник, едва слыша вопли болельщиков…

Макилрайт!..

— Эй, мистер, что-то не в порядке? — Первокурсница отпрянула от меня, и я осознал, что рычу.

— О, ничего… надеюсь. — Собрав волю в кулак, я заставил свое лицо остаться лицом человека.

Полноватый блондин, которого я приметил в команде болельщиков, с виду совсем не казался опасным, но вдруг что-то молнией мелькнуло в моем мозгу… Я ведь прежде имел с ним дело, и…

Я его не выдал в тот раз — но ведь именно он чуть не уничтожил химический кабинет Грисволда. Этот парень учился на подготовительном отделении медицинского колледжа; он совсем не был злым человеком, но в нем самым неудачным образом сочетались способности к магическому Искусству — и полная безответственность. Студенты-медики вообще всегда славились склонностью к шуткам, но шуткам безобидным, вроде той, когда в девичью спальню запускали вальсирующий скелет. И этот блондин стремился быть похожим на своих коллег.

В тот день Грисволд демонстрировал действие катализаторов, а Макилрайт, пробормотав заклятие-каламбур, заставил выскочить из пробирки кота. Вот только он ошибся в количественной части заклятия, и вместо кота в лаборатории появился саблезубый тигр. Поскольку заклятие было несерьезным, тигр хромал и здорово кренился на правый борт — и тем не менее зверь получился злобный, и могла начаться паника. Я бросился в кладовую, обернулся волком и выгнал зверя в окно, а потом загнал на дерево, где он и сидел, пока не явились специалисты из департамента по изгнанию бесов.