Изучая критику «Энотикона», невольно задаёшься вопросом: а возможно ли было принципиально победить монофизитов на церковном поприще? Как не раз отмечали, главная причина церковных нестроений заключалась именно в том, что как несторианство, так и монофизитство стало национальной религией сирийцев и коптов. Но императорский двор, впервые столкнувшийся с такой ситуацией, — в отличие от этих ересей, арианство никогда не становилось вероисповеданием какого-то определённого этноса, — не ощутил этой опасной новизны. И сколько бы правительство Зенона не пыталось найти примиряющую формулу вероисповедания, дела не улучшались, поскольку эти попытки никак не затрагивали этнический и политический аспекты. И эти ереси существовали до тех пор, пока были живы их носители[967].

Однако и из Антиохии шли дурные вести. Как указывалось выше, ещё во времена правления императора св. Льва Великого Зенон пытался обеспечить патриаршее место на Сирийской кафедре Петру Белильщику («Кнафею»), но царь и патриарх Константинополя воспрепятствовали этому. Но во времена краткого правления Василиска Кнафей сполна реализовал выпавший на его долю шанс и стал патриархом. Откуда ему было знать, что царство его покровителя окажется столь коротким? И когда Зенон вернулся на престол, он немедленно низложил Кнафея, как пособника узурпатора, и направил в ссылку в провинцию Еленопонт. Взамен изменника местный Собор Антиохийской церкви выбрал патриархом Иоанна (475, 495–497), некогда посвящённого Петром Кнафеем в епископы. Полагая его сторонником свергнутого Кнафея, патриарх Акакий воспротивился этому решению, и спустя всего 3 месяца вновь испечённый архипастырь был также низложен. Как видим, и Константинопольский патриарх без стеснения проявлял свою власть: и в Александрии, и в Антиохии патриархи ставились и снимались с кафедр по его воле. На освободившуюся кафедру был избран Стефан (477), которого враги вскоре обвинили в несторианстве. И хотя сам император и специально созванный для этого Поместный Собор опровергли обвинения и очистили его имя, через несколько месяцев патриарх Стефан был убит собственными клириками, когда совершал службу. Толпа безумцев бросила его труп в реку.

Когда об этом узнал император Зенон, он немедленно лишил Антиохийскую церковь права поставлять себе патриарха из среды своего клира (!), тем самым многократно расширив полномочия патриарха столицы. Об этой новации был извещён и папа Симплиций, который в своём письме от 23 июня 479 г. одобрил такое решение (!). Новое назначение состоялось уже по инициативе патриарха Акакия, поставившего архиереем в Антиохию Иоанна Каландиона (481–484), твёрдого халкидонита. На свою беду, Каландион вступил в тесные отношения со всемогущим Иллом, не раз выручавшим его из беды, когда монофизиты пытались лишить Иоанна кафедры.

Естественно, когда затеянный Иллом государственный переворот завершился катастрофой для его вождей и исавр был казнён, царь, не мешкая, лишил патриаршей кафедры и Иоанна Каландиона, как его приспешника. И по многочисленным настояниям антиохийцев, у которых Пётр Кнафей пользовался непререкаемым авторитетом, Зенон вернул того на патриаршую кафедру[968]. Это событие ещё более охладило отношения между Римом и Константинополем: папа был искренне возмущён тем, что лицо, дважды с его ведома отставленное от патриаршей кафедры в Антиохии, вновь было назначено на эту должность. Попытки императора Зенона в очередной раз объяснить понтифику, что низложение Каландиона и восстановление в правах Кнафея вызваны отнюдь не вероисповедальной позицией обоих патриархов, а политическими мотивами, но папа был непреклонен. Стороны зашли уже так далеко, что трудно было найти какой-то компромисс, который позволил бы уладить дело миром[969].

Последние годы императора Зенона были далеко не самыми счастливыми в его жизни. Чувствуя приближение смерти, он надеялся обеспечить преемство власти своему брату Лонгину, которому он дважды (в 486 и 490 гг.) предоставлял консульство и которого назначил магистром армии. К его сожалению, брат не снискал любви у константинопольцев, и шансы его были ничтожными. Будучи суеверным, император попросил своего оруженосца (некоторые утверждали, что тот был даже знатным вельможей) Мариана, о котором ходили слухи, будто он умеет предсказывать судьбу, назвать имя будущего царя. Тот ответил, что им станет некий селенциарий (чиновник, отвечающий за порядок во дворце), чем вызвал подозрение Зенона на счёт уважаемого и верного ему Пелагия, занимавшего этот пост. По приказу Зенона, решившего поспорить с судьбой, того тотчас арестовали и задушили[970].

Умер император 9 апреля 491 г. в возрасте 60 или 66 лет душевно и физически разбитым человеком, поражённый смертью во время очередного приступа эпилепсии[971].

Для более содержательного понимания некоторых предыдущих событий и того, что случится в ближайшие из описываемых нами столетий, желательно проследить ту эволюцию идеи императорской власти, которая произошла с ней со времени св. Константина Великого до конца V в.

I. Появление императора, носителя единоличной власти, было не столько революционным шагом в системе политической власти Римской империи, сколько следствием естественного самосохранения государства, раздираемого бесконечными гражданскими войнами. Структура власти, которая выстроилась для относительно небольшого государства в центре Италии, оказалась не вполне пригодной, когда появилась вселенская Римская империя, включавшая в себя все земли от Британии до Иерусалима.

13 января 27 г. до Р.Х. диктатор и полководец Октавиан (27 г. до н. э. — 14 г.) сложил с себя чрезвычайную власть, но на 10 лет оставил за собой общее управление делами государства. Новая государственная должность называлась «император», или неофициально princeps («первый среди равных», «человек выдающихся нравственных качеств»), как называли императора. Уже эпитет «Август», взятый Октавианом, напоминал всем римлянам о легендарном Ромуле, основателе Рима, «augusto augurio», принятого в сонм богов. Таким образом, Октавиан признавался как бы вторым основателем Рима — как говорят, ему даже предлагали принять имя «Ромул», но Октавиан отказался[972].

Чрезвычайно скромный в быту, и даже одно время подумывавший о том, чтобы вообще уйти от государственных дел на покой, Октавиан тем не менее тонким чутьём гениального политика понял перемену, которая произошла в римском обществе. Отказавшийся по примеру Юлия Цезаря (102—44 гг. до н. э.) от царской власти и даже звания dominus, «господин», Октавиан легко принимал титулы, свидетельствующие о концентрации власти в руках Imperator Caesar Augustus, как его величали. Искренне говоря, что он никогда не пользовался большей властью, чем его коллеги по правлению, Октавиан не возражал против принятия статуса народного трибуна — он давал не только личную неприкосновенность и широкие права, но и свидетельствовал о соединении в лице императора воли, интересов и величия римского народа. А в 2 г. до н. э. Октавиан принял звание Pater patriae, «отец отечества», которое отныне его преемники будут неизменно сохранять за собой[973].

Внешне казалось, что основные республиканские принципы остались нетронутыми, и princeps лишь является «первым среди равных». Но с падением народных собраний власть в государстве всё более сосредотачивается в руках princeps и сената. К сенату теперь отошли все права народных собраний, а император получил хотя и пожизненную, но высшую чрезвычайную власть. В первую очередь, ему отошло высшее военное командование, управление международными отношениями и административная власть. В качестве верховного военачальника император получил также право управления теми провинциями, где размещались римские войска, а также право общего проконсула в сенатских провинциях. Постепенно вся Империя разделяется на провинции сенатские и императорские. Помимо магистратов появляются императорские чиновники, а рядом с обычной казной появляется казна императора, и вскоре он наравне с сенатом начинает чеканить свои монеты[974].