Принципиально инцидент в Одессе ничего не менял в договорённостях между императором Анастасием и Виталианом и ровным счётом не требовал столь решительных действий, особенно зная нелюбовь царя вести войну, и уж тем более на своей территории. Пожалуй, единственное содержательное условие из состоявшихся договорённостей, которое могло быть неприятно и неприемлемо для царя Анастасия — передача вопроса о вере Римскому папе. Но, зная умение византийского двора уходить от прямых ответов и тянуть время, можно ли согласиться, что только из-за этого император решился на продолжение боевых действий с собственной армией?

Но и Виталиан не сидел, сложа руки. Он вызвал множество конных болгар из-за границы и усилил ими своё войско. Заманив императорское войско вглубь контролируемой им территории и усыпив бдительность его полководцев путём «отдачи» им нескольких мелких стычек, Виталиан дал большое сражение, в котором римляне оказались наголову разбитыми. Говорили, что погибло до 60 тыс. войска, и сам Ипатий попал в плен к Виталиану[1054].

Теперь ситуация кардинально изменилась. Виталиан стал помышлять о собственном императорстве, и когда царь прислал к нему послов, попросту ограбил их, захватив все деньги, которые те везли для выкупа пленных. Тогда император решился практически на последний шаг: он направил к восставшим Иоанна, сына сестры самого Виталиана, храброго офицера и полководца, впоследствии стяжавшего славу в войнах с готами, чтобы тот выслушал условия мира от Виталиана. Объективно оценив своё положение, Виталиан потребовал единовременной выплаты ему 5 тыс. фунтов золота, титул магистра армии во Фракии, восстановления в патриаршестве Македония и Флавиана и утверждения эдикта императора о правой вере. Характерно, что гарантией выполнения этих условий должны были стать клятвы императора, всего синклита, старших офицеров, дворцовых схол и представителей димов. Анастасий выполнил и это требование, после чего Виталиан с войском удалился во Фракию[1055].

Но в 515 г. гунны внезапно опустошили Армению, Капподакию, Понт, Галатию и дошли до Ликаонии, и у двора Анастасия было много оснований предполагать, что виновником этих бедствий являлся Виталиан. В виде наказания в 516 г. царь распорядился отозвать у него титул магистра армии и передать его Руфину. Это вызвало третий поход Виталиана на Константинополь. С большими силами, основную ударную мощь которых составляли болгары, он стал в предместье столицы Сики, но здесь его ждали первые разочарования: исавры, на которых он так рассчитывал, остались верны императору. Видимо, и римская армия внушала собой серьёзную силу, поскольку Виталиан предпочёл перенести боевые действия на море, где ему противостоял будущий царь, тогда ещё комит экскувитов Юстин.

По одному свидетельству, добрый совет, принесший, в конце концов, царю победу, дал Анастасию философ Прокл Афинский. Он рекомендовал ему использовать в битве с войском Виталиана серный порошок — некое подобие «греческого огня». Неопытные моряки восставших не сумели противостоять римскому флоту, их корабли горели, как факелы, и они были разбиты; стоявшие в Сиках болгары бежали, бросив своих раненых и больных — победа имперских войск была полной[1056].

С торжественной процессией Анастасий в течение нескольких дней совершал благодарственные молебны в храме Архангела Михаила и предал казни попавших в плен ближайших соратников Виталиана, руки которых были обагрены кровью царских сановников. После этого Виталиан ушёл куда-то в Скифию и в течение 2-х лет не представлял уже опасности для Римской империи[1057].

Уже после ухода остготов во главе с Теодорихом северные области Римской империи оказались опустошёнными, и хотя остготская угроза перестала существовать, внезапно выяснилось, что охранять границы некем. Этим и воспользовался новый враг Империи — славяне, которые под именем гетов в 517 г. совершили первое вторжение. Они опустошили обе Македонии, Фессалию, дошли до Фермопил и Старого Эпира. Вскоре славяне заняли территории на левом берегу Дуная и с тех пор стали доставлять Империи большие неудобства.

Другие придунайские земли вскоре с разрешения императора заняли эрулы, которые едва не были истреблены до последнего человека славянами и гепидами. Впоследствии они много помогут римскому оружию, выступая под имперскими знамёнами в войнах[1058].

Монофизитский раскол никоим образом не следует воспринимать только как спор церковный, в значительной степени это было явление, вызванное многочисленными политическими причинами и мировоззренческими расхождениями между Востоком и Западом. К политическим причинам следует отнести в первую очередь «германский вопрос» и проблему сохранения целостности территории Римской империи, ко второй группе — вопрос о статусе в Кафолической Церкви Римского епископа. Излишне, пожалуй, говорить, что все вопросы были глубоко взаимосвязаны.

Анастасий, будучи миролюбивым человеком, совсем не желал вводить что-либо новое, тем более в церковный порядок. Он всеми способами стремился к тому, чтобы все церкви жили в мире и без смут и чтобы подданные пользовались глубоким покоем[1059]. Образ его мыслей можно охарактеризовать не как религиозное безразличие, а, скорее, по одному точному выражению, как беспристрастность. Поставив перед собой целью обеспечить единство и мир для Церкви и Империи, царь искренне возмущался, что кто-нибудь из римлян может быть подвергнут наказанию или иным неприятностям за свой образ мыслей. Отдавая себе отчёт в невозможности объединить все восточные области, он всё же до конца верил в «Энотикон» Зенона, искренне полагая, будто тот способен сохранить внешнее единство Кафолической Церкви. И если он заблуждался, то следует отнестись к нему снисходительно: перед Анастасием стояла задача, выполнение которой было не по плечу не только престарелому царю, но всему епископату.

Его религиозную толерантность легко комментирует тот факт, что далеко не всё ближнее окружение императора солидаризовалось с ним по вопросу Халкидона. Например, двоюродный брат царя Помпей и его жена Анастасия тяготели к восстановлению отношений с понтификом и во время ссылки патриарха Македония поддерживали того деньгами. Как говорят, жена Помпея была ревностной защитницей Православия, равно как и жена полководца Ареобинда Юлиана. Вместе обе женщины состояли в переписке с Римом и посещали св. Савву, когда тот останавливался в Константинополе. На стороне Халкидона был и знаменитый Келер, близкий товарищ императора, под конец его царствования занимавший пост магистра оффиций[1060]. Но при этом, умершая в 515 г. и впоследствии прославленная Кафолической Церковью, верная сторонница Халкидонского Собора, императрица св. Ариадна была помощником своему мужу во всех его начинаниях, включая вероисповедальную политику царя[1061].

Идея единства Церкви была в то время столь же распространена, как и идея политического единства всей Вселенной. Не говоря уже о том сопротивлении, которое оказывали императору сторонники Халкидона, многие христиане искренне переживали по поводу свершившегося раскола церквей и прекращения общения с Римом. Это, тем более, было неприятно национальной партии, которая только-только освободила Империю от варваров (германцев и исавров) и считала себя обязанной напомнить остальным, что Империя родилась не на Востоке, а в Риме, и её сроки — вечность, а не 150 лет от даты основания новой столицы[1062].