Согласно основному принципу древнего римского права, изначально только римский гражданин, civis Romanus, пользовался защитой со стороны государства и мог считаться полноценным членом римского общества. И право римского гражданства мог получить исключительно житель города Рима — доминанта этнического принципа очевидна и безусловна. Всякий не гражданин, hostis, то есть враг, находящийся вне сферы действия права, должен был быть уничтожен или стать рабом. Позднее появляется некоторая промежуточная правовая категория лиц — latini, жители латинских общин на территории Италии, но не римляне, имевшие полную имущественную правоспособность, но не обладавшие политическими свободами римских граждан[7]. Все чужестранцы, кроме римлян и латинян, назывались в Италии перегринами, peregrine. Правовая охрана перегринов существенно разнилась от римлян, в частности, jus civitas было для них недоступно. Но они подлежали охране со стороны jus gentium, «права народов», и потому уже не были совсем бесправными.
Период появления первых императоров характеризуется распространением национального права римлян на провинциалов.
Это происходило двумя способами: 1) предоставления тем или другим местным общинам jus latinum, в связи с чем жители этих общин, выбранные на публичные должности, получали права римского гражданина и становились таковыми; 2) дарования римского гражданства тем или иным частям территорий или отдельным общинам.
Все остальные не римляне оставались под юрисдикцией права peregrine, но затем различие между cives latini и peregrine фактически сглаживается. С постепенным угасанием народных собраний политическая сторона этого различия становится совершенно незаметной. В 212 г. по эдикту императора Каракаллы (211–217), которым руководили, правда, чисто фискальные соображения (желание распространить на провинциалов римские налоги), все подданные Римской империи, за исключением лишь некоторых низших слоёв населения, получили право римского гражданства. Как следствие, римское право распространилось на всю территорию Империи и стало господствующим, хотя, конечно, местные обычаи, не противоречащие ему, всё ещё продолжали существовать и использовались местным населением[8].
Главное — закон императора Каракаллы даровал civitas всем подданным Империи, но все не подданные (в первую очередь, варвары — германцы) по-прежнему ещё долго считались перегринами. Однако само римское право к тому времени уже настолько пропиталось принципами jus gentium, что по крайне мере в области гражданского права все различия между римскими гражданами и варварами практически стёрлись[9].
Принятие христианства при императоре св. Константине Великом и последующая интенсивная христианизация населения ещё более упрочили общеполитическое единство государства, граждане которого были теперь спаяны не только единой политической властью императора и римским законом, но и духовно. Они ощущали себя членами единой Кафолической Церкви и гражданами Римской империи — единственно законного и цивилизованного государства своего времени. Фракийцы и германцы, галлы и испанцы, греки, армяне, исавры и сирийцы с гордостью называли себя римлянами, входили в политическую элиту Империи, становились императорами и проливали кровь в битвах с варварами и персами под римскими знамёнами.
Как видим, христианство дало идее империи качественно новое понимание. Чтобы не передавать современными понятиями древнюю мысль, позволим себе процитировать историка IV в. Евсевия Памфила.
«Все древние на земле народы жили раздельно, и весь род человеческий делился на епархии, народоначалия, местоначалия, тирании и многоначалия, от этого противоборства и войны не прерывались, без опустошения полей и порабощения городов никогда не обходилось. А отсюда — тысячи предметов для истории, отсюда — примеры любодеяния и похищения женщин, отсюда — бедствия Илиона и припоминаемые всеми людьми трагедии древних. И ты не погрешишь, если причиной этого признаешь многобожие. Но после того, как спасительный организм, — само пресвятое Тело Христово, явилось выше всякой деятельности демонского обмана и показало Себя на словах и на деле чуждым его бедствиям, после того, как Оно вознеслось победным, отвращающим древнее зло трофеем над демонами, — все дела демонов тотчас разрушились: с того времени не стало уже ни местоначалий, ни многоначалий, ни тираний, ни демократий, а вместе с тем прекратились и происходившие от них опустошения и порабощения городов, осада деревень и областей, с того времени всем начали проповедовать единого Бога, для всех расцвело и одно Римское царство, и от века неутомимая и непримиримая вражда между людьми мгновенно угасла. Когда же всем людям преподано было познание единого Бога и показан один образ благочестия — спасительное учение Христово; когда же в одном царстве, в одно и то же время находящемся под владычеством одного римского правителя, всё начало наслаждаться глубоким миром, тогда вдруг, как бы по мановению единого Бога, произросли для людей две отрасли добра: Римское царство и учение благочестия»[10].
Таким образом, до Христа люди жили разрозненно, и отсюда — все беды и войны. После пришествия Спасителя всё изменилось — как чудо, возникла Кафолическая Церковь и Вселенская империя, Римское царство, детище Христа. Как Церковь объемлет собой весь мир и может быть только Церковью Вселенской, так и православное государство, хранитель веры и благочестия, могло быть только всемирным. Римская империя явилась зримым воплощением идеи единства христианского мира, а императоры — его главы[11]. Без Римской империи немыслима сама Кафолическая Церковь; но эта связь была взаимной — Римская империя без Церкви также существовать не может. Она получила своё сакральное обоснование и прочную основу в сознании своих подданных.
Время и фактические события, вследствие которых границы Империи постоянно изменялись (как правило, в сторону уменьшения территорий), не смогли тем не менее убить имперскую идею. Она настолько глубоко укоренилась в римском сознании именно в указанной редакции, что многие императоры вели длительные и тяжёлые войны, преследуя своей целью реставрацию некогда обширнейшей державы мира. При св. Юстиниане I Великом (527–565) Римская империя, хотя и ненадолго, едва ли не полностью восстановила свои прежние владения. И историк особенно отмечает то обстоятельство, что эти войны, вследствие которых от ариан были освобождены обширные территории, носили религиозный характер[12]. При последующих императорах — Ираклидах, Исаврах, Македонцах идея восстановления единой христианской Империи также являлась неизменным мотивом внешней политики византийских василевсов. В конце VII века, когда арабы захватили Иерусалим, Александрию, Антиохию, Отцы Трулльского Вселенского Собора, игнорируя фактическую сторону дела, утверждают, что именно римский император «принял управление родом человеческим по мановению свыше»[13]. Позднее император Мануил I Комнин (1143–1180) гордился, когда его называли «новым Юстинианом». Он тоже мечтал о воссоединении Италии с Римской империей и даже замышлял перенести столицу в Рим[14].
Это была без всякого преувеличения величественнейшая держава, причём не только в политическом, правовом, военном и экономическом отношении, но и культурном. Весь мир грезил о Константинополе, как о городе чудес, окружённом золотым сиянием, в котором уже в VI в. проживало более 500 тыс. человек. «О нём мечтали в туманах Скандинавии, на берегах русских рек, которыми северные искатели приключений спускались к несравненному Царьграду; о нём мечтали в феодальных замках далёкой Франции, куда героические поэмы, например поэма о путешествии Карла Великого в Иерусалим, доносили чудесную весть о славе Византии; о нём грезили в венецианских банках, где знали о богатстве византийской столицы и о выгодных сделках, которые можно совершать на Босфоре. И со всех сторон мира Константинополь привлекал к себе иностранцев. Скандинавские викинги приходили сюда, чтобы служить в императорской гвардии, и рассчитывали составить себе здесь состояние; русские записывались в императорскую армию и флот и давали им хороших солдат; армяне входили в состав лучших корпусов византийской армии. В Константинопольском университете вокруг знаменитых учителей толпились ученики со всей Европы, иностранцы, стекавшиеся сюда из арабского мира и даже иной раз с Запада. Константинополь, по одному меткому определению, был Парижем средних веков. Его чудеса приводили в восхищение путешественников»[15].
