Апостолик настойчиво спрашивал Зенона и Акакия: по какой причине в «Энотиконе» умолчали о Халкидонском Соборе, как о Вселенском? Те отвечали, что если изложенная в «Энотиконе» формула хороша, зачем спрашивать о Соборе? Правильно ли учение? — вот основной вопрос. Однако папа Симплиций не поддался на эту уловку: «Определение Вселенского Собора есть голос всей Церкви, — отписал он своим корреспондентам. — А личное мнение, чьё бы оно ни было и как бы хорошо ни было высказано, не имеет обязательственной силы ни для кого. Не признавать Халкидонский Собор, а его решения выдавать за свои собственные, означает лишить его всякой силы»[957].
Хотя 10 марта 483 г. Симплиций скончался, новый апостолик Феликс (483–492) продолжил его линию. Царствование Одоакра в Италии много усилило его независимость от восточного царя, и папа вновь заявил о Римской кафедре, как первенствующей во Вселенной. Он потребовал патриарха Акакия на свой суд (!) и снарядил посольство в Константинополь к императору Зенону. Для обоснования своих обвинений Рим соорудил совершенно надуманную схему: если даже считать, говорили в папском окружении, что из трёх патриархов Востока только Пётр Кнафей является монофизитом, то Пётр Монг, имевший с ним общение, не мог не усвоить его язвы; следовательно, Акакий, общающийся с Монгом, также монофизит.
Возможно, даже почти наверняка, ответная реакция Константинополя на протесты папы была не столь категоричной, если бы речь шла только о богословской стороне вопроса. Но на деле это была неприкрытая и очевидная попытка Римского папы судить Константинопольского патриарха[958]. И искусственность его построений не может не обращать на себя внимания. Папа требовал признания Халкидона Вселенским Собором, но отрицал его 28-й канон. Он отмечал, что только соборное мнение может быть названо голосом Кафолической Церкви, а имел в виду «Томос» св. Льва Великого — хрестоматийный образец личного мнения, положенного в основу православного догмата. Папа выступал за хранение православных традиций и обычаев, а в нарушение всех устоявшихся практик пытался судить равного себе архиерея, прекрасно отдавая себе отчёт, какое положение тот занимал в Восточной церкви.
Царь не мог не обратить внимания, на каких условиях понтифик готов признать его власть главы христианского мира. В самом начале схизмы папа Феликс в своём письме от 1 августа 484 г. пишет императору: «Я верю, что твоя набожность продиктована велением Неба, и хотел бы услышать, что именно ей доверена власть над людскими делами, что в ней нет ни капли сомнений в том, что есть Бог, Который вразумляет всех поставленных Им на службу людей. Я верю, что в любом случае ты сможешь извлечь наибольшую выгоду, если возьмёшь Православную Церковь под своё покровительство и не позволишь никому покушаться на её свободу. Православная Церковь должна жить по своим законам, тогда она вернёт тебе власть над миром. Ибо известно, что все твои дела исполнятся благом, если в том, что касается Божиих дел, ты предпочтешь подчинить свою императорскую волю промыслов епископов Христа (выделено мной. — А.В.). Тебе не следует также пытаться давать свои распоряжения тому, кому по воле Бога должна подчиняться твоя кротость в набожном смирении»[959].
В этом, конечно, была известная непоследовательность, разрешить которую можно было только за счёт той интеллектуальной комбинации, позднее породившей известный на Западе принцип, пока ещё гласно не заявленный и не известный на Востоке, что сам по себе Вселенский Собор ещё не устанавливает истинное вероисповедание, важен факт его признания (рецепции) папой.
В дальнейшем развернулись уже в буквальном смысле слова драматические события. Не дожидаясь протеста Римского папы, константинопольские монахи акимиты («неусыпаемые») во главе со своим архимандритом Кириллом выступили против «Энотикона». Узнав об этом движении, папа немедленно послал вдогонку своим легатам, направленным к императору, порученца с приказанием вступить в общение с акимитами и использовать их в качестве союзников. Но правительство Зенона каким-то образом узнало об этом поручении, легаты были задержаны в Абидосе и препровождены под почётный домашний арест. С легатами активно занимался патриарх Акакий и убедил-таки их принять «Энотикон». Они вместе совершили Божественную литургию, причастились Святых Тайн и включили Петра Монга в диптихи. Однако и Акакия ждало разочарование: его посланец, монах Симеон, выехавший вместе с легатами обратно в Рим, дабы смягчить ситуацию, поведал понтифику, что произошло на самом деле, и обвинил своего патриарха в ереси[960].
28 июля 484 г. Римский папа созвал Собор из 77 западных епископов, низложил своих легатов, отлучил их и анафематствовал патриарха Акакия. «Ты лишён священства, — писал папа в своём послании, — отлучён от кафолического общения и от числа верных. Ты не имеешь больше права ни на имя иерарха, ни на священные действия. Таково осуждение, которое налагается на тебя судом Святого Духа и властью апостольской, носителями которой мы являемся»[961]. Едва ли на императора и Константинопольского патриарха это могло произвести большое впечатление, и они пришли к обоснованному выводу о том, что дело на самом деле заключается не в «Энотиконе», а в папских амбициях. То, что папа в значительной степени использовал многие поводы для того, чтобы на практике (впервые после Халкидона) ниспровергнуть его 28-й канон, было для всех совершенно очевидно.
Поскольку Феликс желал, чтобы на Востоке поскорее узнали о низложении Акакия, апостолик опять направил своего посланца в Константинополь, который умудрился незаметно проникнуть в столицу и передать послание папы в монастырь Дия. В ближайшее же воскресенье монахи этой обители вручили Акакию отлучительную грамоту понтифика, за что были тут же задержаны и вскоре казнены. Остальные монахи подверглись тюремному заключению. В ответ Римскому папе, Акакий, ощущавший свою власть не хуже папы, вычеркнул его имя из диптихов — в результате возник церковный раскол, названный на Западе «Акакиевой схизмой», намного переживший своих создателей[962]. Заметим, что едва ли такое наименование можно отнести к образцам точных выражений. В этом расколе без труда можно найти и другую виновную сторону — сам Рим.
Все заинтересованные лица без труда заметили, что папа анафематствует не только патриарха Акакия, но и весь Восток, поскольку все нежелающие публично отделяться от патриарха, отсечены от общения с Римом. Поэтому уже вскоре практически все восточные епископы оказались отлучёнными апостоликом и, в глазах Рима, еретиками. Такая сверхкатегоричная позиция казалась тем более удивительной, что в Риме осудили Акакия вовсе не за ересь, а за то, что он общался с мнимыми еретиками. И хотя часть монашества и епископата на выбор папы: либо вы со мной, либо прокляты, — выбрали первое, основная часть искренне не желала идти на поводу у понтифика[963].
Примечательно, что при всех перипетиях жёсткая, непримиримая позиция Римского папы не касалась личности императора, с которым он поддерживал переписку, хотя и позволял себе временами жёсткую, непозволительную тональность. Например, в одном из писем Апостолик угрожал императору Божьим гневом, прямо отмечая, что Спаситель, поставивший его на трон, отберёт власть у Зенона за пособничество еретикам.
Итак, «Энотикон» привёл к церковному расколу с Западом в тот момент, когда политическая власть Зенона над Италией стала фикцией — в это время Теодорих Великий как раз завершал её завоевание. Однако надежды патриарха Акакия и императора Зенона на то, что «Энотикон» немедленно принесёт церковный мир на Востоке, также оказались призрачными. Хотя Пётр Монг и давал клятву, что никогда не анафематствует Халкидонского Собора, но под давлением александрийских монофизитов он нарушил своё обещание[964]. Конечно, за этим последовал разрыв с ним церковного общения со стороны Антиохийской церкви, где довлели сторонники Халкидона, и нарекания от Акакия. Желая соблюсти договорённости, Монг убеждал Акакия в письмах, что факт анафематствования выдуман его врагами. Но затем, под сильнейшим давлением монофизитов был вынужден вновь повторить своё отлучение, а затем ещё раз[965]. Как апостол Пётр, он трижды отрёкся от Христа. Попытки императора восстановить мир в Александрии не привели ни к чему — египетские монофизиты, желавшие убрать Монга и поставить ригориста из своей среды, не получившие удовлетворения у царя, откололись от Вселенской Церкви; они, как утратившие своего епископа, получили прозвище «акефалов» («безголовых»)[966].
