Петр с минуту молча смотрел на эту живописную картину и вдруг захохотал:

– Бахус!.. Ей-ей, Бахус!.. Лунька, почему он голый, а с оружием?..

– Великий государь, – смущенно сказал атаман, – казак все может пропить, вплоть до сподников и портянок, но оружия он никогда не пропьет.

Петр, глядя на Григория, весело хохотал. Хохотали старшины и есаулы, хохотала свита, хохотал и народ. А Григорий, покачиваясь на бочке, недоумевающе осоловевшими, тоскливыми глазами смотрел на смеющихся людей, не понимая, над чем они смеются. Потом, сожалеюще покачав головой, страдальчески сказал:

– Пошли вы… – он сказал такое, от чего царь пришел в еще больший восторг.

Григорий поднес к губам ковш, выпил из него без передышки и, покачнувшись, свалился на Мишку Сазонова и захрапел.

Шагая через тела спящих казаков, Петр пробрался к Григорию и попробовал было снять с него саблю. Григорий сразу же очнулся и осыпал царя градом отборнейших ругательств.

– Молодец! – искренне восхищенный, сказал Петр. – Пьян, пьян, а зело крепко бережет свое оружье. Лунька, – обратился он к войсковому атаману, – отныне будет у тебя такая войсковая печать: голый казак верхом на бочке, с чаркой и ружьем в руках…

За большими дубовыми столами, накрытыми синими, расшитыми серебряными травами и золотыми серпами скатертями, расселись гости. Царь сел в переднем углу, под образа. По правую руку уселся хозяин, атаман Максимов, по левую – Илья Зерщиков. Свитских генералов и офицеров рассадили между войсковой старшиной[13].

Немало турецкого и татарского добра, добытого в набегах, хранилось в кладовых атамана. В честь великого государя он вытащил из кладовых на стол самую дорогую посуду.

Взгляды гостей внимательно скользили по золоченым кувшинам, серебрянымы ендовам[14] с фряжскими винами и бражными медами разных сортов, по дорогим, с каменьями, кубкам и ковшам.

Десяток огромных золоченых и серебряных блюд и разносов были доверху заполнен сладостями: пряниками, коврижками, обсыпанными маком, кнышами, печениками, труби́чками, чилипеками, разными марафетами[15] и фруктами.

Взглянув на богатства, выставленные на столе, царь с любопытством окинул быстрыми черными глазами горницу. Стены обвешаны богатыми коврами, на коврах ятаганы с ручками из рыбьего зуба, разных образцов пистоли, сабли, ружья, сайдаки[16]. Все это – в золоте, серебре, в дорогих каменьях.

– Богато ты живешь, Лунька, – подмигнул Петр.

– Не гневим бога, государь, – вздохнул Лукьян. – Все это добыто, великий государь, у нехристей в турских да татарских землях кровью наших отцов да дедов…

И тотчас же ему пришло в голову: зачем он все это выставил на столы? Как бы не отобрал Петр его богатства. Прослышал он, что все монастыри обобрал царь и боярской казны коснулся, все на вооружение войска обратил.

– Тут моего-то добра мало, государь, – дрогнул голос у атамана, – войсковое это добро, не дуваненное[17].

Петр понял его и, смеясь глазами, сказал:

– Пожертвовал бы, Лунька, малую толику в казну царскую. Зело великую нужду терпим. Воевать не с чем со шведом.

У Лукьяна тоскливо заныло сердце: «Ну вот, так и знал».

– Да уж какое тут добро, государь? – невесело сказал он. – Так это, дермо пустое… Да и войсковое оно, не мое…

– У тебя тож, Лунька, поди, добра немало? – насмешливо посмотрел на него царь. – Поди, на своем веку нажил знатно?

– Да нет, великий государь, – уклончиво ответил атаман, – где уж нам? Ныне турка да татарва захудалая пошла, не то, что в старину… Бедно стали жить… Нечем поживиться у них дюже…

И, желая поскорей переменить неприятный разговор, Лукьян налил вина в высокий золотой кубок на птичьей ножке, с поклоном подал царю.

– Прошу покорно, великий милостивец, отведай. Варварушка, – позвал он жену, – пусть ясырки обед подают…

Петр, подняв высоко кубок, весело взглянул на разрумянившуюся от хлопот красивую чернобровую атаманшу, нарядившуюся в лучшие, праздничные одежды.

– Выпьем за здоровье атаманши Варварушки! За ее щи и пироги!

Атаманша зарделась еще больше, польщенная вниманием царя.

– Кушай на здоровье, царь-батюшка, – поясно поклонилась она, – не гневись на нас, холопей твоих. Чем богаты, тем и рады угостить…

– На тебя, Варварушка, – засмеялся царь, – никак нельзя гневаться… Ишь ведь ты какая ласковая, приветливая…

Он опорожнил кубок и зачмокал губами.

– Винцо доброе… Свое, Лунька, ай нет?

– Привозное, великий государь, заморское, – проговорил доселе молчавший Илья Зерщиков. – Свое-то у нас, государь, больно кислое.

– Что же своего доброго вина не заводите?

– Винограды плохие.

– Плохие? – нахмурился Петр. – У вас самый раз бы добрые винограды разводить: земли знатные… Вот сходил я со струга в Цимлянском городке, ковырял палкой землю. Земля-то такая же, как и на Рейне либо в Бургундии. Добрая у вас земля под винограды… Вот ужо, Лунька, пришлю я тебе заморских черенков виноградных, повтыкайте в своих городках, как приеду в другой раз, чтоб угощали меня своими добрыми винами и виноградами…

– Ужо угостим милостивца, – льстиво сказал Зерщиков, плутовато забегав глазками, – доволен будешь своими холопами.

Петр, о чем-то вспомнив, озабоченно полез в карман.

– Зело богатый ваш край. Богатый, а вы о том и не ведаете… Вот, – извлек он из своего кармана несколько черных блестящих камней и разложил их на столе, – великое богатство наше… И все это на вашей, донской земле…

Лукьян Максимов и Зерщиков изумленно переглянулись и недоверчиво взглянули на царя – дескать, не шутит ли он. Но лицо царя было серьезно и задумчиво.

– Великий государь, – усмехнулся Лукьян, – такого дерма у нас, на Старом поле, великое множество. Хоть Дон пруди им… Только невдомек мне, великий государь, какое же это богатство? Ума не приложу, для чего эти камни. Правда, в студеную пору пастухи те камни в костры бросают, обогреваются, знатно горят они…

– Вот-вот! – оживился Петр. – В том-то и дело, что они зело знатно горят…

Глядя на черные камни, лежавшие перед ним, Петр глубоко задумался.

– Не ведаю, дойдут ли мои руки до этого камня, – раздумчиво проговорил он, – но сей минерал, если не нам, то нашим потомкам будет весьма полезен…[18]

Бережно собрав со стола камни, он снова положил их в карман.

– Богатая у вас, Лунька, земля, богатая. Только не умеете вы из нее богатства брать.

Ясырки – пленные турчанки и татарки – начали подавать обед.

Обед начался с кругляков – пирогов, начиненных рублеными перепелками. За ними последовали холодные закуски: студень, говяжьи языки с солеными огурцами, жареный поросенок. Ясырки не спускали глаз с гостей и, как только одно блюдо поедалось, подавали другое.

После холодных закусок принесли горячие блюда: щи, похлебку из кур, сваренную с сарацинским пшеном и изюмом, суп из баранины с морковью, дулму из капусты с рубленым мясом и огурцами.

Атаман с каждым новым блюдом подливал в кубок вина. Поднимая кубок, провозглашал:

– Здравствуй, наш великий царь-государь в кременной Москве, а мы, донские казаки, на тихом Дону!..

Во время одной из таких здравиц бахмутский атаман Булавин Кондрат порывисто поднялся со скамьи и, высоко подняв ковш, звонко крикнул:

– Здравствуй, войско Донское с верху до низу и с низу до верху!

И, выпив ковш до дна, опрокинул его над своей головой.