– Так, так, – качал седой головой старик, – изюмцы, что ль, забижают-то?

– Да не только они – и другие.

– Ну, сынку, царь разберет, на чьей стороне правда.

– И мы так думаем… Ну, пойдем, дед, в кабак, угощу со встречи.

– Що ж, Грицько, дело це дуже гарное. Пидемо, – охотно согласился старый запорожец и, закинув домру за плечо, пошел вслед за Банниковым.

Кабак стоял в центре городка, недалеко от атаманского дома, близ церкви. Ничем особым он не отличался от других в ряду стоявших с ним куреней. Лишь длинный шест у дверей с расколотым горшком наверху да сорокаведерная бочка с вином у крыльца указывали на то, что это был кабак.

Григорий толкнул ногой дверь. Она со скрипом распахнулась: из кабака повеяло винным перегаром и табаком.

– Входи, дед, – пропустил впереди себя старика Григорий и шагнул через порог вслед за ним.

В кабаке, несмотря на ранний час, уже сидело с десяток казаков за жбаном вина.

– Га, Гришка!.. Банник!.. – послышались веселые голоса. – Садись с нами. Садись и ты, дед Остап!

Казаки раздвинулись на скамьях, освобождая место Григорию и домрачею.

– Ну, братцы, – сказал Григорий, усаживаясь за стол, – угощать буду я… Якудра! – крикнул он кабатчику. – Пои нас вином, чтоб ажно носы посинели.

Вытащив из кармана туго набитый деньгами кошель, бросил кабатчику. Тот на лету поймал его и налил огромный жбан вина. Прислужник едва донес его до стола.

– Пей, братцы! – радушно угощал Григорий. – В кошеле у меня денег много, да и Якудра еще сдачи даст.

Когда выпили по нескольку ковшей, Григорий, хмелея, стал взволнованно размахивать руками.

– Ведь вы ж поймите, братцы, – жаловался он, – вечно мы, донские казаки, владеем речками Бахмутом, Красной да Жеребцом. На речке Бахмуте мы нашли соленые воды, выкопали там колодцы, начали варить соль. Другим завидно стало, начали к нам приходить разные люди: минчане, торяне, изюмцы, тож норовят соль варить… А полковник Шидловский своим казакам по той речке городки строит. Да разве ж это не обидно нам? Обижают донских казаков. Где ж правда?

– Была правда, да заржавела, – вздохнул дед Остап.

– Ототрем, дед, ржавчину! Вот те господь, ототрем! – запальчиво сказал Григорий. – Расскажем царю о наших обидах, рассудит он по-справедливому…

– Здорово были! – раздался у дверей веселый басовитый голос.

Все обернулись на возглас. В дверях стоял высокий, стройный казак в бархатном, вишневого цвета кафтане. Вид у него был щеголеватый, бравый. Широкий пояс, подбитый голубым бархатом, расшитый золочеными нитками и украшенный каменьями, туго охватывал его стан. На поясе, на серебряных застежках, висела кривая турецкая сабля с белой костяной ручкой.

Казаку, было лет под сорок. Смуглое красивое лицо его было бронзовым от загара. Мягкая черная бородка обрамляла худощавые щеки.

– А, Кондратий! – воскликнул Григорий. – Заходи. Выпей за здоровье Донского Войска.

– Это можно, – усмехнулся Булавин и, подойдя к столу, поздоровался с казаками. – Здоровы были, братцы!..

– Здорово, Кондратий… здорово! – приветливо откликнулись сидящие.

Григорий налил в ковш вина, подал Кондрату:

– Пей.

Кондрат сдернул с черной курчавой головы бархатную шапку, опушенную каракулевым мехом, и взял ковш.

– За ваше здоровье, казаки, – кивнул он головой. В левом ухе у него блеснула крупная золотая серьга с изумрудом. – Выпьем, чтоб родня не журилась.

Поднеся ковш ко рту, Кондратий заметил старого запорожца, который не спускал с него глаз.

– Дед Остап, неужто ты?

– Угу, сынку, угадал, – ощерил беззубый рот старик. – Я дед Остап, на ногах стоять ослаб.

– Здоров, здоров был, старина! – расцеловал его Кондрат. – Где ж ты пропадал эти годы?

– Эге, Кондратий! – воскликнул старик. – Да де ж я не был за ци годы! Был в Московии, был на Украине, был везде, где люди православные живут… Дуже богато исходил я за ци годыны путий-дорозий… Много бачил горя и слез людских, тильки радостей мало… Вот я и ходил, веселил людей…

– Подвинься, дед, – сказал Кондрат, – сяду возле тебя, погутарим, старое вспомним…

– Садись, садись, Кондратий, – радостно подвинулся старик. – Давненько не видались, побалакаем…

Обняв старика, Булавин стал расспрашивать его о житье-бытье. Лицо Кондрата светилось ласковой улыбкой. Он рад был видеть старого домрачея.

Булавин немало провел со старым запорожцем бурных дней и ночей в набегах и битвах с крымскими татарами, ногайцами, турками. Никогда не расставался этот веселый старик со своей звонкой домрой. В грустные минуты он умел веселить и тешить казаков.

– А ну, дед Остап, вспомним старину, – хлопнул старика по плечу Кондрат, – сыграй веселую.

– Веселую? – озорно взглянул старый запорожец из-под лохматых бровей на Кондрата. – Ладно. Хай буде так.

Дернув струны, он запел:

Несколько казаков пустились в пляс.

Кондрат, сверкнув золотой серьгой, сорвался с лавки и также пошел плясать, вздергивая широкими плечами.

Казаки, посмеиваясь, подпевали:

– Оце добре, казакови! – воскликнул домрачей, когда Кондрат, вспотевший и багровый, тяжело дыша, опять сел рядом с ним. – Дуже добре, дай поцелую.

Они расцеловались.

Потом снова пили, плясали, пели песни. Кондрат поднялся.

– Хватит, браты! Пошли встречать царя.

Казаки шумно повставали и веселой гурьбой, с шутками, со смехом вывалились на улицу.

У кабака стояла толпа. Маленький, тщедушный рябой казачок, с редкой белесой бороденкой, в алом потрепанном зипуне, размахивая руками, что-то рассказывал. Окружающие смеялись.

– А вот кабы такую распить, атаманы-молодцы, – указал казачок на сорокаведерную винную бочку у крыльца, – душа сразу взыграла б…

Увидев выходивших из кабака казаков и среди них Григория Банникова, он обрадованно закричал:

– Гришка!.. Банник!.. Поломай тебя грец, ты что ж это, с Бахмут-городка приехал, денег много привез, сам пьешь, а друзяков своих не угощаешь? Эх ты, а еще односум[7]…

Банников осоловевшими глазами вгляделся в рябого казачишку.

– А, Мишка Сазонов!.. Здорово!.. Иди, олух, угощу…

Сазонов облизнул губы, подошел к Григорию. Подмигнув казакам, он сказал:

– Пропили отца, пропьем брата, еще матушка брюхата, что-нибудь да родит.

Казаки захохотали. Мишка Сазонов был весельчак. Что бы он ни сказал, все вызывало смех у толпы.

Григорий полез в карманы, но они были пусты.

– Нету денег, все пропил.

– Жадничаешь, – сказал Мишка обиженно. – Жалко тебе ковш поставить…

– Я жадничаю? – изумился Григорий. В глазах его вспыхнули гневные огоньки. – Ах ты, рябая тетеря, да я тебя до смерти запою. Якудра! Яшка!.. – заорал он кабатчику. – Какая цена твоей бочке? – пнул он ее ногой.

Кабатчик, краснолицый, здоровенный детина в синей суконной однорядке, раздумывая, почесал затылок.

– Не трогай, Григорий, – сказал он, – все едино у тебя грошей нет…

– Замолчи! – свирепо крикнул на него Григорий и, отстегнув красный пояс с саблей, сбросил с себя нарядный кафтан, кинул его кабатчику.

– Хватит за бочку?

Яшка отрицательно мотнул лохматой головой.

– Мало.

Григорий, распаленный, гневный, молча опустился на крыльцо, стащил с ног сафьяновые сапоги, бросил кабатчику.

– А теперь хватит?

– Мало, – качнул снова головой кабатчик.

– Грицько, – пьяно пошатываясь, подошел дед Остап к Григорию. – Пидемо видциля… Хай их к бису… Пойдем побачим царя… Голому ж срамно на царевы очи показаться. Пойдем…