Ехали уже долго, а лес по-прежнему давил путников плотными стенами, и чудилось, что ему не будет ни конца ни края.
– Какая тут к чертям гульба! – выругался Булавин. – Завел ты, Лунька, нас в дремучий лес.
– Подожди, Кондратий, – ответил Лукьян Хохлач, – зараз выведу на хорошее место…
Хохлач оказался прав. Скоро лес стал редеть, мельчать, затем перешел в кустарник, и неожиданно перед взорами казаков открылась живописная долина, поросшая высокой, застарелой травой. Вправо, у выступившей лысой бугровины, блеснула голубая полоска озера, заросшего густым камышом и чаканом.
– Вот где гульба-то! – восторженно воскликнул Григорий Банников и вдруг, взвизгнув, стремительно помчался, на скаку расправляя аркан. Он увидел, как совсем близко от него, мелькая темными спинами в высокой траве, с шумом промчался косяк тарпанов.
– Погоди, Гришка! – раздраженно крикнул Кондрат.
Но Банников не слышал сердитого окрика атамана. При виде косяка диких лошадей его охотничье сердце не выдержало: пригнувшись к гриве несущегося аргамака, гикая и визжа, он не сводил горящих глаз с косяка. У Гришки был необычайно резвый аргамак, но не менее резвы были и тарпаны. Уже часа два тщетно гонялся за ними Гришка. Он страшно злился на свое легкомыслие – ведь знал же он хорошо, что надо тщательно подготовиться к охоте. А тут словно сам черт попутал его: как мальчишка глупый, бросился он за табуном. Но возвращаться к товарищам с пустыми руками стыдно – засмеют. И Гришка продолжал гнаться за тарпанами, мало надеясь на успех. Аргамак его покрылся пеной и тяжело дышал. Банников знал, что еще немного – и его лошадь падет, но упрямство владело парнем, и он, не переводя дыхания, продолжал мчаться на своем из сил выбивавшемся коне. В его душе теплилась маленькая искорка надежды на то, что тарпаны также выбились из сил и, может быть, счастливый случай поможет ему поймать одного из них. И судьба словно сжалилась над Гришкой. Когда он потерял уже всякую надежду нагнать тарпанов, косяк вдруг, чем-то напуганный, остановился и затоптался на месте.
Гришке достаточно было мгновения. Наметив одного из жеребчиков, он бросил аркан. Петля со свистом взвилась. Жеребец испуганно вздрогнул, шарахнулся. Но было поздно. Петля змеей обвилась вокруг его мускулистой шеи. Тарпан дико взвизгнул, взвился на дыбы, потом рванулся, чуть не сбив с седла Григория. Но рука Гришки, занемев, накрепко, как железная, держала намотанный конец аркана. Жеребец, чувствуя, как петля все туже и туже сжимает его шею, захрапел от удушья и свалился на землю. Табун рассыпался. Спрыгнув с лошади, Гришка мгновенно замотал концом аркана притихшему тарпану ноги. Тогда только тарпан бешено забился, пытаясь освободиться от туго стягивающих веревок, но это было ему уже непосильно.
– Эге-ге-ге! – победно закричал Григорий, размахивая шапкой.
– Эге-ге-ге! – откликнулись далекие голоса.
Вскоре к Григорию подъехали гулебщики.
– Во! – горделиво указал он на связанного, не перестающего биться жеребца. – Видали, какой?..
– Добрый жереб, – похвалил Булавин. – Молодец, Гришка! Только, взгальный[37] анчутка, в другой раз смотри… не своевольничай, а то взбучку дам.
Расположившись станом и оставив все лишнее, казаки начали охоту. В долине столько было разного зверья, что разыскивать его долго не приходилось. Звери почти никогда не видели здесь человека, не боялись его и подпускали близко. Диких коз, свиней, лисиц, зайцев гулебщики брали нагоном на лошадях, засекая плетьми с зашитыми на концах свинцовыми пулями или закалывая дротиками. Порох и свинец берегли. Только в редких, крайних случаях, когда попадался более крупный зверь – кабан или медведь, – пускали в ход пистоли и ружья.
Лукьян Хохлач, увлеченный азартом охоты, имел уже немало добычи. Он убил двух лис, пять зайцев, сайгу и оленя.
На утомленном своем коне он преследовал теперь серну с двумя детенышами. Подняв красивую головку, проворная серна легко бежала от преследователя. Она давно скрылась бы от него, но ее задерживали детеныши. Неуклюжие и смешные, они, словно лохматые шарики, катились вслед за матерью, юркими мордочками отбрасывая мешавшую траву. Серна, вырвавшись далеко вперед, останавливалась, тревожно поджидая детей. Дождавшись и торопливо лизнув детенышей, несколькими легкими прыжками удалялась от них, останавливалась, с тревогой ждала, пропускала впереди себя, потом опять обгоняла их. Потеряв из виду своего преследователя, она становилась на задние ноги, торопливо озиралась и, в ужасе замечая приближающегося Лукьяна, снова бросалась вперед.
Хохлач, нагнав детенышей, двумя ударами плети уложил их. Разгоряченная лошадь пронеслась мимо, Лукьян ее не остановил – он знал, что серна должна вернуться к детям…
И она вернулась. Подбежав к мертвым зверькам, она стала их облизывать. Меткая стрела уложила серну рядом с ее детенышами.
Солнце спускалось за кронами леса. Сумеречные фиолетовые тени потянулись из далеких чащ.
Надо было спешить к товарищам, чтобы до темноты добраться до лагеря. Хохлач быстро привязал к седлу серну и ее детенышей. Он хотел было вскочить в седло, но услышал позади себя раздраженное хрюканье и обернулся. Его кольнули злые глаза вепря. Зверь, мгновение постояв, злобно взвыл и ринулся на Лукьяна. Тот не растерялся – не раз ему приходилось бывать в подобных переделках. Выхватив из-за пояса пистоль, он выстрелил в зверя. Раненый зверь яростно взвизгнул, на мгновение остановился, не спуская свирепых глаз с Лукьяна, потом снова с диким визгом ринулся на него. Испуганная лошадь захрапела и, рванув повод, умчалась в степь. Лукьян растерянно посмотрел ей вслед и с отчаянной решимостью ухватился за рукоятку кинжала. Едва он успел выдернуть его из ножен, как разъяренный вепрь налетел на него. Лукьян с силой пырнул в щетинистую грудь зверя кинжалом, и оба они – Лукьян и вепрь – упали…
Очнулся Хохлач уже поздней ночью. В боку чувствовалась щемящая боль. Он застонал. От него шарахнулись тени. «Чекалки!» – в ужасе подумал Лукьян и с трудом приподнялся. Шакалы сели невдалеке, зорко следя за ним горящими глазами. Лукьян закричал на них, замахнулся, они вздрогнули, но не двинулись с места.
Небо было звездное, ночь тихая, светлая. Долина жила ночной дикой жизнью. Где-то ревел медведь, тоскливо кричал филин. Неясными тенями метались ночные птицы, в кустах и по траве шуршали неведомые звери.
Лукьян пощупал раны. Они так болели, словно их жгло огнем. Он засыпал раны землей. Как будто немного полегчало.
Вепрь лежал, наполовину съеденный шакалами. Внутренности его валялись лохмотьями, и от них смердило. Хохлач нашел свой кинжал и побрел. Шакалы, протяжно завыв, тронулись за ним следом.
Пройдя немного, Лукьян остановился. Куда идти? Ночью трудно было отгадать, где находится лагерь. Разве разыщешь его ночью в таком состоянии? Ну а идти все-таки нужно, иначе шакалы живьем съедят. И снова Хохлач, опираясь на палку, медленно побрел, сам не ведая куда. Он дошел до кромки леса. Перед ним лежала тропинка. Но кто знает, куда она вела. Лукьян решил, что идти лучше, чем стоять на месте, и пошел по этой звериной стежке; ему показалось, что это была та самая тропинка, по которой они приехали сюда утром.
В лесу было еще страшнее, чем на открытом месте. Пошатываясь от бессилия, со страхом озираясь по сторонам, ощупью угадывая тропинку, Лукьян медленно брел по лесу. Противно воя и сверкая горящими глазами, от него не отставали шакалы. Лукьян больше всего на свете боялся всякого рода чертовщины. То ему мерещилось, будто леший протягивает из-за толстого ясеня свою костлявую руку, чтобы схватить его, то шарахающуюся тень совы он принимал за ведьму.
– Свят-свят господь Саваоф, да расточатся врази его…[38] – шептал он вздрагивающими губами и усердно крестился.
Так он шел долго, несколько часов подряд, готовый вот-вот потерять сознание от потери крови. Но мысль о том, что если он упадет, то погибнет, поддерживала его силы. Тропинка, казалось, была бесконечной. И в то время, когда у Лукьяна иссякали последние силы, он внезапно между стволами деревьев увидел блеснувший огонек. С огромным напряжением он ускорил шаг. Вынырнула небольшая полянка, освещенная тусклым светом луны. В конце ее, у темной стены леса, обозначилась неясными контурами маленькая лесная избушка. Из слюдяного оконца сочился мутный свет.
