Он машинально читал:

— «Гласит аят из корана: «Помощь от бога и победа близка!» Проживающим в России народам Туркестана, Татаристана, Казахстана, Киргизии, Туркменистана, Узбекистана и Таджикистана! Салам от диванбеги Мухаммед Ибрагим–бека и его высочества эмира Алим–хана…»

Но тут чтение прервал писклявый голос Сеид Батура. Никак он не хотел уняться.

— Ой, — пищал он, — да этот разгребатель дерьма, старый развратник эмир еще, оказывается, жив!..

— Тсс, — зашипели на него. — Одно ухо сделай дверью, другое воротами. Слушай!

— Продолжай! — резко сказал Джаббар, видя, что Зуфар заколебался. Времени у нас мало.

Вечер спускался на аул Джаарджик. Кирпично–красные тени ползли с барханов в промежутки между юртами. Солнце бросало последние тяжелые лучи в аспидно–синее небо. Дымки от очагов поднимались прямыми струйками вверх. Джигиты вели к колодцам коней на водопой. Голос Зуфара разносился далеко, но никто, кроме сидевших на красной кошме главарей не заинтересовался обращением к мусульманам, никто не подошел послушать, что там читают. Кто спал прямо на песке, подложив под голову свою мохнатую папаху, кто сидел скорчившись и тупо уставившись в пространство, кто жевал сухой лаваш, запивая его соленой джаарджикской водой из деревянной чашки… Никому и дела не было, что там пишет глава туркестанских мусульман в своем длинном–предлинном витиевато написанном и малопонятном воззвании… Если бы Зуфар имел возможность заранее познакомиться с содержанием обращения, он, конечно, отказался бы читать его. Но он не знал и к тому же боялся ожесточить главарей калтаманов. Он читал, даже не вдумываясь в смысл слов. Он хотел выиграть время.

— «Настоящим извещаем, что до этого времени при императоре России Николае и при эмире бухарском Алим–хане все нации спокойно и счастливо жили на своей родине, свободно исповедуя свою религию. В восемнадцатом двадцатом годах император Николай и эмир бухарский были свергнуты со своих священных престолов…»

— И хорошо, что таких гусаков прогнали, — пропищал Сеид Батур.

Пожалуй, только он один внимательно слушал. Караджа Тентек о чем–то шептался с соседом. Остальные главари сидели нахохлившись и надвинув порозовевшие от закатных лучей папахи на лбы и, кто их разберет, то ли дремали, то ли думали о своем под монотонное чтение. Они оживились немного, когда Зуфар дошел до несколько необычного места, что в Туркестане якобы «попрана честь женщины, что женщины превращены в проституток, что все мужчины и женщины поголовно заражены сифилисом и шанкром…»

Все исподтишка глянули на Бекеш Отан Непесова. Он очень переживал, что у него провалился нос — последствие болезни, подхваченной в Польше во время русско–германской войны. Стар был Бекеш Отан Непесов, но слыл еще отчаянным забиякой. Не терпел он и малейшего намека на свой нос, и все поэтому поскорее отвели глаза. Именно поэтому старый драчун воинственно запыхтел.

Зуфар читал. Он думал о другом и с трудом понимал слова. Обращение было написано путано. В нем говорилось о том, что «правительство заставляет засевать землю «проклятым хлопком», насильно навязывает крестьянам плуги, портящие мусульманскую землю, и пускает на поля мусульман «тирактура», проклятые аллахом и сделанные на иностранных заводах…» Одна фраза особенно поразила его своей глупостью: «Специально назначаются правительством карманщики, — говорилось в обращении, — очищают карманы членов кооперативов — угнетенных крестьян, стоящих в очередях за фунтом хлеба…»

Тут уж не выдержал даже мрачный Караджа Тентек. Сипя и фыркая, он спросил:

— Да бросьте! Разве такое можно писать? Большевики, выходит, совсем дураки?

Но никто его не поддержал.

Вожди завздыхали и заохали, когда прозвучали слова обращения, направленные против колхозов:

«…Правительство, сбив с пути дайхан–середняков, сгоняет их в так называемые колхозы, — будь они прокляты аллахом!»

Многие вытягивали головы и старались разглядеть в толпе среди юрт своих людей. Кто–то кричал уже: «Эй, Мурад Куль, иди послушай, что тут про тебя написали». Но оживление потухло так же быстро, как и возникло. Дальше в обращении пошло опять такое, что мало трогало туркмен, никогда не отличавшихся приверженностью к религии. Впрочем, два или три ахунда, пытаясь привлечь к себе внимание, сделали вид, что напряженно слушают, даже сняли чалмы и положили их перед собой на кошму.

«Достопочтенные братья, — говорилось в обращении, — знайте же, что вас ждет впереди. В будущем правительство вознамерилось изничтожить все мечети и дома божьи, а вместо них воздвигнуть клубы и свои школы. Мусульман будут сжигать без омовения и похоронной молитвы. Братья, не оплошайте! Ведь ваших жен, за которых вы заплатили по тысяче рублей, правительство принимает в ряды комсомола, чтобы вынудить вас дать вашим женам развод. Ведь выезжающие в кишлаки и аулы комиссии с заданием расширить площадь под хлопок на самом деле расширяют площадь проституции и разврата. Все это вам хорошо известно. Из–за предательского и безобразного правительства подданные последнего не вправе быть хозяевами своих жен, своей собственности, а загсы заставляют открывать женам мусульман те части тела, которые запрещено показывать шариатом посторонним мужчинам…»

Тут Зуфар не мог удержаться от смешка. Он поднял повыше обращение, потряс им и сказал:

— Этот коврик соткан на ткацком станке лжи, каждая нитка в нем подлость…

А Сеид Батур — недаром его звали «котелок в огне» — вскочил, захлопал себя по бедрам и поднял писк:

— Что там понаписано в дурацкой бумажонке! Кто видел, чтобы у туркмена отняли жену?.. Да наши туркменки сами кому угодно голову оторвут! Вы что, не знаете наших женщин? У них медные коготки. Нет, дурак сочинял эту пустую бумажонку… Эй ты, грамотей, довольно читать!

— Мой нос сообщает моему животу, что моим зубам пора приступить к работе, — с важностью сказал Бекеш Отан Непесов и грозно посмотрел на собрание. Он многозначительно упомянул о своем отсутствующем носе, и все поняли, что задира ищет ссоры.

Джаббар обрушился на Сеид Батура и Непесова и потребовал внимания к такой священной бумаге, составленной главой «Иттихада» самим господином Чокаевым, одобренной высшим исламским духовенством и скрепленной печатью самого их высочества амира бухарского Сеид Алим–хана.

Пропищав что–то очень обидное в адрес эмира и вызвав одобрительный смех среди калтаманов. Сеид Батур встал.

— Пора помолиться и поужинать. Эти звуки барабана, — мотнул головой в сторону Зуфара, — от пустого желудка. Размахались саблями… Давно известно, что, угрожая восстанием, можно нажить капитал, а начать восстание — значит потерять все. Еще я подумаю. А вы, поднимая пыль своими походами, хотите, чтобы улеглась смута и недоверие… Чепуха!

Раздвинув руки сидящих, он ушел, за ним, просипев совсем уж что–то невнятное, последовали Бекеш Отан Непесов и еще несколько проголодавшихся калтаманов.

— Продолжай! — раздраженно бросил Зуфару Джаббар. И Зуфар снова начал читать обращение, с трудом разбирая текст, так как сумерки быстро сгущались… Дальше говорилось о преследованиях, каким якобы подвергается мусульманское духовенство.

Седобородые ахунды чмокали горестно губами:

— Да будут вознесены сонмы молитвенных благословений над светозарной и благоухающей гробницей пророка!..

Но внезапно не выдержал самый старый из сидевших калтаманов, Эусен Карадашлы:

— Аллах всевышний! Кому западут такие слова в душу?! Кому понадобилась такая бесстыдная ложь? Коварство большевиков как раз в том, что они не трогают верующих. Вот если бы среди почтенных ахундов и святых ишанов большевики выбрали жертву и послали на стезю мученичества, тогда все мусульмане поднялись бы и пошли за нашими лежебоками…

И он так поглядел на ахундов, что те недовольно постарались вобрать свои выпиравшие животы…

— «Ввиду прогресса вышеуказанных явлений, — читал Зуфар, конференция Лиги наций 8 февраля 1928 года, состоявшаяся в Берлине, в которой приняли участие представители эмиграции Российского Туркестана, и заседание Лиги наций, которое состоялось в декабре 1929 года и на котором присутствовали представители Америки, Франции, Китая, Германии, Персии, Турции, Афганистана, Польши, где было сделано заявление представителями эмиграции Российского Туркестана, и, наконец, согласно политической информации Троцкого и Зиновьева, сделанной в тридцатом году, решено ликвидировать партийное правительство в России и Бухаре, а вместо того создать монархическое правительство…»