— А теперь мы сделаем два дела, — доверительно сказал Анко Хамбер, отправим нарочного и избавим от неудобств вашу прелестную супругу.

— Она в тюрьме? — с отчаянием спросил Гулям.

— Увы! Я полагаю… Вот если бы ваше мудрое решение вы приняли еще в Баге Багу… Впрочем, мешхедская тюрьма не из худших в Иране.

Господин консул сделался теперь настолько предупредителен, что даже предоставил Гуляму свой «шевроле» и послал с ним своего секретаря, чтобы упростить все формальности.

Начальник тюрьмы рассыпался в тысячах извинений. Он забегал, засуетился. Он умолял не осуждать его. Он и понятия не имел, кого привезли к нему. В документе, который прислали из тахмината, не указали, кого надлежало подвергнуть заключению. О, если бы только он знал, что это благородная дама! Какое несчастье! Он приказал бы ее держать у себя, в своей квартире, на женской половине. У него неплохие апартаменты при тюрьме. Ая–яй–яй! Какое недоразумение!

Начальник приказал, пока ходили за заключенной, сервировать в своем служебном кабинете чай. Он выразил надежду, что господин векиль не имеет претензий. «Вы убедитесь сами… У нас самое гуманное обращение. У нас, увы, нет тех удобств, какие есть в тегеранской тюрьме… О, тегеранская тюрьма весьма цивилизованная тюрьма! Рай земной, а не тюрьма… Но и побыть у нас в тюрьме одно удовольствие…»

Настю–ханум не вели очень долго. Гулям выходил из себя. Болтовня начальника тюрьмы сводила его с ума. Гулям бегал по кабинету, сжимая кулаки и бормоча проклятия. Он ждал самого худшего…

Но то, что случилось, он не смог себе представить.

В кабинет ввели женщину, закутанную в покрывало, точно шелковичный кокон. Гулям бросился с возгласом счастья к ней и тотчас же отпрянул. Он понял, что Анко Хамбер обманул его.

Стоявшая перед ним женщина была не Настя–ханум. Для этого Гуляму не понадобилось даже приподнять чадру с ее лица…

Печальный поэт Кермани говорил:

Двумя руками пыли с дороги набери

и на голову себе посыпь…

— Похитить?! Женщину?.. Сказки! У нас?.. В благоустроенном государстве?.. Знатную даму?.. Немыслимо…

Господин генерал–губернатор заикался. Чтобы умерить волнение, он торопливо глотал кофе по–турецки чашечку за чашечкой. Лакей не поспевал приносить и уносить подносик с кофейным прибором.

От духоты, свойственной климату Мешхеда, от испарины, вызванной чересчур горячим кофе, крахмальный воротничок размяк. Господин губернатор задыхался. Ему ужасно хотелось сорвать проклятый воротничок. Он мешал разговаривать. Но разве можно сидеть без воротничка в гостях, да еще в доме иностранного консула? Сколько неприятностей может причинить обыкновенный крахмальный воротничок!

— Уф!.. Праматерь Ева наделила своих дочерей глубоким умом… Всегда наши дамы сохраняют первенство в семейной жизни так же, как и в области науки… О, мы мужчины, зависим от гения женщины… В цивилизованном Иране, благодаря очарованию форм и лиц наших прелестных дам, государственные и общественные обязанности… э… выполняются нами с удовольствием! Преклонение перед женщиной в государстве под эгидой великого Реза–шаха…

То ли губернатор издевался, то ли он просто страдал зудом болтливости… Все знали, что его высокопревосходительство сластолюбив. Вдохновляясь на выполнение государственных обязанностей «благородным гением» своих трех законных супруг, он находил время искать «очарование форм и лиц» в неких публичных заведениях, владельцем которых состоял. «Преклонение» перед женщиной губернатор понимал своеобразно. Он «гуманно» и «великодушно» помогал погрязшим в нищете красивым девицам и молодым женщинам, порой против их желания, находить в этих самых своих заведениях «обеспеченную» жизнь. Он вознегодовал бы, скажи ему кто–либо, что такая «гуманная» помощь называется «торговлей живым товаром». Более того, пользуясь своими губернаторскими прерогативами, он, если так можно выразиться, упорядочил дело, ввел регистрацию по категориям для падших созданий и открыл для них кинотеатр.

Поистине благородство мнений и суждений характеризовало генерал–губернатора Мешхеда, главного города процветающего девятого астана могущественного шахиншахского государства.

Благородство суждений характеризовало и сейчас его речь. Он не мог представить, не мог допустить, чтобы в благоденствующей провинции Персии осмелились оскорбить даму.

— Нет, нет и нет!

— Мою жену похитили. Она находится в Мешхеде.

Полный негодования генерал–губернатор даже поперхнулся, капелька кофе запятнала ему белоснежную манишку. И это очень его расстроило.

— Повторяю: не может быть!

Гулям не выдержал. Он не мог больше слушать лицемерные разглагольствования и грубо прервал их:

— Не может быть? Мою жену увезли из Баге Багу ваши жандармы… А подстроил все Анко Хамбер, консул.

Громко хлопнув ртом, губернатор со смаком проглотил еще чашечку кофе, облизал губы и протянул:

— Господа, затронута честь знатной дамы. Мы примем все меры и установим обстоятельства рассматриваемого происшествия. Но не кажется ли вам, господин Дейляни, что вы необоснованно задеваете… так сказать… официальных представителей дружественной державы… э… ммм. Не получается ли, как в пословице: «Кому надо собаку ударить, тот и собаку найдет…» Простите за резкое сравнение.

Губернатор не любил англичан. Все знали, что он англофоб. Для него, хорасанского помещика и заводчика, очень выгодно было, чтобы Персия поддерживала наилучшие отношения с северным соседом. Все благосостояние Хорасана зависело от торговли с Советским Союзом. Но губернатор держал нос по ветру. В силу установившейся издревле традиции губернатор провинции правил, но не управлял. Он сидел в своей резиденции, во дворце, устраивал банкеты, сам представительствовал на них и прислушивался к веяниям, дувшим из столицы. А ветер из Тегерана дул явно проанглийский. Генгубу нравилось быть генгубом. И он делал все, что было по вкусу Анко Хамберу. Ссориться с Анко Хамбером из–за женщины, да еще русской большевички, не стоило. Генерал–губернатор никак не мог взять в толк, на что понадобилась жена афганского векиля Анко Хамберу.

Хозяин дома, афганский консул, до сих пор молчал. Его раздирали противоречивые чувства. Он не имел относительно векиля Гуляма из Кабула никаких указаний. Появился векиль в афганском консульстве неожиданно. Никто не уведомил консула, что он может обратиться к нему. Само молчание Кабула было весьма странно.

Но консула глубоко возмущало унижение, которому подвергался Гулям в Мешхеде. Консулу немалых усилий стоило держаться тонкостей дипломатического этикета. Он нарочно пригласил губернатора к себе. Легче и проще разговаривать за чашкой кофе. Консулу губернатор был глубоко несимпатичен. Он вызывал отвращение своей внешностью, привычками, беспомощностью, пресмыкательством перед англичанами. И если бы дело не касалось жены векиля Гуляма, консул никогда не позвал бы губернатора к себе в гости. Губернатор всегда подчеркивал пренебрежительное свое отношение к Афганистану. Он кичился своей персидской утонченностью и высокомерно называл в своем кругу пуштунов козопасами. Он похвалялся, что его отец, персидский военачальник, во время гератского похода 1860 года собственноручно отрубал головы пленным пуштунам.

Консул отчаянно старался держать себя в руках. Он не выдавал своей неприязни. Но у него перехватило горло, когда губернатор бросил в лицо векилю Гуляму оскорбительные слова о собаке.

— Так вот… я… настоятельно прошу… ваше превосходительство, вызвать начальника жандармерии сюда… — наконец сквозь зубы процедил консул.

— Сюда? К вам в дом?

— Прошу вызвать начальника жандармерии… Вы не можете арестовать английского консула мистера Хамбера… Но арестовать Али Алескера, помещика, вполне в вашей власти.