Но он не делал попыток приблизить к себе Жаннат. Нет! Касымбек лишь горячо утверждал, что Жаннат полюбит его, когда он избавится от своего недуга.

Кто знает, быть может в этом жестоком безжало­стном человеке красота Жаннат вызывала не просто вож­деление, а подлинное глубокое чувство?

Сидя на своем шохтуте и лакомясь ягодами, Жаннат беседовала со своими козлятами,

— Не лучше ли нам убежать, а? Как вы думаете, дорогие мои?!

                                         Кто по пытается сорвать розу — уко­лется.

                                         Кто попытается поесть мё­ду — того ужалят.

                                                                         Худжанди

                                         Даже тени его наносил он удары кинжалом и мечом.

                                                                          Тейан-п-Бами

Когда опасность гонится по пятам, то и трус стано­вится богатырем. При всей своей всегдашней дерзости и вызывающей манере держаться, Иргаш никогда не отличался особой смелостью, а с тех пор, как он побывал в застенках бухарского зиндана, он так полюбил бренные наслаждения жизни, что растерял и последние крупицы того, что имеют обыкновение называть мужеством. В присутствии Чандра Босса, под его неподвижным, испы­тующим взглядом оловянных глаз, гипнотизируемый ритмичным подергиванием всегда висевшей на его руке тяжелой плети из буйволовой кожи, Иргаш совсем те­рялся и начинал плохо соображать. За плечами у него висел отличный одиннадцатизарядный винчестер, а пулю он умел посылать на двести шагов в глаз джейрану. Сутулившаяся спина Чандра Босса покачивалась впере­ди совсем близко, чалма белела на жёлтом фоне степи и гор, но непрестанное подергивание руки и шевелящая­ся змея плети, точно наблюдавшая за всем, что делается вокруг, парализовала волю Иргаша, приводила в состоя­ние оцепенения. Душа хвастливо кричала: стяну тебя с твоей проклятой клячи, пристрелю, вырву глаза, напьюсь крови, изрежу на куски. Ненависть, месть раздирали грудь Иргаша. Перед глазами с назойливой настойчи­востью возникала картина: стыдливо опустив ресницы,, Дильаром стоит в дверях и разговаривает с уходящим, улыбающимся Чандра Боссом. Знал Иргаш, как и мно­гие, как и весь Файзабадский базар, что Чандра Босс не жалеет денег, когда ему понадобится женщина. Знал Иргаш и многое другое. И даже то, что все, кто служил у Чандра Босса, рано или поздно исчезали бесследно. Куда исчезали люди Чандра Босса, что с ними слу­чалось — никто не знал, но ходили слухи один темнее другого и вызывали у Иргаша слабость в ногах и руках.

Только изредка он взглядывал на покачивающуюся на верблюде в большой корзинке закутанную фигурку Дильаром с ребёнком на руках и, скрипнув зубами, опу­скал глаза.

Тяжело гружённые верблюды, громко бряцая коло­кольцами и жестяными ведёрками с приделанными языч­ками, брели цепочкой по степи, по холмам. Чандра Босс вёл караван целиной или чуть заметными пастушьими тропами, о которых даже многоопытные караванбаши говорили: «Тут и волки не рыщут. Плохая дорога. Hи отличишь на ней ни ночи, ни дня». Они проявляли свои недовольство ворчанием и проклятиями на особенно кру­тых подъёмах и спусках, кремнистых опасных осыпях, на головоломных оврингах над глубокими провалами. Но шли верблюды, лениво шлепая губами и тяжело поводя боками, скрипели ремнями и верёвками плотно приторо­ченные вьюки, надтреснуто, тоскливо звякали, бренчали колокольцы, отдаваясь далеким эхом в красных скалах и темных ущельях. А Чандра Босс, безмолвный, сосредо­точенный, всё ехал и ехал, порой начиная усиленно ку­рить и ещё более дергать плетью.

На внезапно встретившейся среди гор плоскости он попридержал коня не-много и, поравнявшись с Иргашем, сказал:

—  Молчишь, Иргаш? Говорят, не страшись болтли­вого, а остерегайся молчаливого, а?

Приступ малодушия охватил Иргаша, он растерянно пробормотал:

—  Господин... зачем так говоришь! Преданность моя... почтение...

Но глаза его говорили другое.

—  В глазах твоих я читаю нехорошее, — продолжал Чандра Босс, — вижу, но что мне пользы копаться в твоём полном демонов тьмы сердце.

От ужаса Иргаш молчал. Как этот проклятый читает мысли. Лицо — зеркало сердца. Правильно говорят про него, что он чародей.

—  Но у меня есть дело поважнее. — Ироническая ус­мешка покривила сухое лицо Чандра  Босса. — Ты хочешь золота? Конечно, хочешь. Только дурак откажется от золота, а ты можешь иметь много золота. Слушай. За тем холмом — река Пяндж. Ночью мы переправимся. Но, говорят, красные уже успели занять и переправу Айвадж и дальше, к востоку. Они выставили посты по реке, Следят, чтобы кто-нибудь не прошёл. Так вот, ты возь­мёшь пять человек и переплывёшь сразу же после заката реку, у Камыш-Буруна. Проберись в Кабадиан, всё раз­узнай... про ишана. Своих людей не держи при себе. Пусть ходят, смотрят, слушают. Где найти меня, ты знаешь.

Иргаш поднял глаза,

—  Но... опасно... — пробормотал он робко.

—  Ты получишь сверх жалования сто фунтов, — быстро заметил Чандра Босс.

—  Сто пятьдесят, — так же быстро бросил Иргаш.

—  Торговаться? Со мной? — проговорил Чандра Босс удивлённо. — Думай скорее. Иначе пойдёт другой, а ты... ты совсем не пойдёшь...

Смысл этого «совсем» не вызывал сомнений, и всё те­ло Иргаша снова обмякло. Он покорно опустил голову на грудь, что помогло ему спрятать взгляд, который, ко­нечно, не понравился бы Чандра Боссу.

Чандра Босс, однако, истолковал это движение по-своему:

— Прекрасно, я знаю же, что ты умный бой... Я же вижу, ты доволен.

Всё тело Иргаша затрепетало от сдерживаемой яро­сти. В бытность свою в Индии он насмотрелся на то, как обращаются белые саибы с мальчишками-боями, состоящими у них на побегушках. Но мысли его снова прервал размеренный голос Чандра Босса. На этот раз тот говорил каким-то несвойственным ему вкрадчи­вым и даже ласковым голосом.

Чандра Босс взглянул на укачивающую ребенка Дильаром, затем на Иргаша и сказал:

—  Ты напрасно потащил с собой жену и... ребёнка. Ночью сегодня будет опасно... очень опасно...

Мутная волна ненависти поднялась в Иргаше и стала его душить.

— Вы сами знаете, господин... Я не мог поступить иначе.

—  Чепуха... Мы переправили бы твою красавицу к тебе потом в целости и сохранности.

Внезапно подняв глаза. Иргаш, как ему показалось, поймал чуть заметную усмешечку в уголках пергаментных губ Чандра Босса и прохрипел:

—  Она жена... должна ехать с мужем... Я не вернусь в Кундуз, я останусь жить в Дюшамбе... Мохтадир Гасан эд-Доуле узнает про оружие... что мы... его... и мне — конец... Я знаю, он под землёй достанет.

—  Молчи... я сказал, чтобы ты не смел больше гово­рить об этом...

—  Но здесь степь… горы...

—  Э, а ты знаешь, что вон эта гадина не подслушает и не скажет Мохтадиру Гасану эд-Доуле Сецджаби  о том, сколько ты взял барыша, а? Слышишь, как она шипит?

С суеверным ужасом Иргаш взглянул на бегающую с угрожающим шипением у копыта коня фалангу, мгно­венно спрыгнул и подошвой придушил огромное насе­комое.

—  Так вот... относительно твоей красавицы. И затем известно, что мужчина после ночи, провёденной с женщиной, — тряпка. Поэтому сегодня свою почтенную супругу ты с собой не бери... она поедет с нашим кара­ваном.

—  Нет, — и  глаза Иргаша налились кровью, — нет,она поедет со мной.

—  А если пограничники станут стрелять, а если пуля вонзится ей в нежную грудь?..

—  Аллах велик! Она поедет со мной...

В голосе Иргаша прозвучало столько ярости, что Чандра Босс только пожал плечами и отъехал к передним верблюдам. Но Иргаш всё-таки успел заметить, что, проезжая мимо Дильаром, он сделал ей приветственный знак рукой и что-то сказал.