Захлебывались в хохоте, ликовали другие курбаши. Каждый наперебой выказывал свой восторг, выпячивал чувства преданности.

Один Ибрагимбек молчал, у одного Ибрагимбека не разомкнулись губы и не шевельнулись усы и борода. Он даже не покривился в улыбке. Под мрачным взглядом Энвербея он только отвёл глаза в сторону. Не понрави­лось это зятю халифа. Правда, Ибрагимбек не скор на мысли и решения. Тяжелодум. Всем известно. Но кто его, конокрада, знает, что у него на уме? И Энвербей отнюдь не старался сам вырваться вперед, чтобы возглавить победоносно мчащееся войско. Он сделал всё зави­сящее, чтобы курбаши ехали перед ним, у него на гла­зах: «Пока он впереди — друг, как только позади — враг». Спокойнее, безопаснее, когда они скачут впе­реди.

Главные массы конницы уже перебрались на ту сто­рону и скрылись в облаках пыли. Сквозь безумный рёв всё более вспухавшего от талых вод Тупаланга иногда пробивалась сухая россыпь винтовочного огня. Стреми­тельное наступление продолжалось.

С гордостью смотрит Энвербей. В памяти его возни­кают зимние успешные операции. В два месяца он очи­стил тогда от большевиков всю Горную страну, разда­вил непокорных локайцев. Что ж, тогда он имел разроз­ненные банды почти безоружных пастухов, бродяг, кре­стьян, разбойников больших дорог, дервишей, нищих. Ныне он командует целой армией воинов, в руках каж­дого из которых английская магазинная винтовка, от ко­торой не отказалась бы и самая передовая армия в мире.

— Вперёд, господа! — обращается Энвербей к своим «генералам», — наше место впереди с доблестными наши­ми воинами.

Энвербей направляет своего коня к броду. За ним скачут Фузайлы Максум, Ибрагимбек, Ишан Султан, Рахман Мингбаши. Генералы армии ислама.

Уже у самой воды, когда конь, храпя, косился на бур­лящий жёлто-бурый поток, к уху Энвербея наклонился адъютант Шукри Эфенди и сказал ему что-то. Он вернее прокричал, потому что шум Тупаланга оглушающ.

— В тылу? Не верю, что их много. Уничтожить! — крикнул Энвербей и поскакал по воде, вздымая брызгя. Адъютант встревоженно оскалил зубы, лицо его ещё бо­лее стало похожим на мёртвую голову. Дёрнув зло поводья, он повернул коня назад и мимо курбашей гало­пом поскакал вверх.

Тревожиться мёртвоголовый адъютант имел все осно­вания. Только что прискакал перепуганный джигит и сказал, что в тылу, к востоку от Сары-Ас-сия, спешивший на помощь Энвербею отряд кулябских басмачей попал в засаду.

С трудом переправляясь через Тупаланг, понукая ко­ня, боровшегося с стремниной, Энвербей недовольно морщился. Неприятно! Какое-то непредвиденное ослож­нение. Засада? В тылу? Откуда могли взяться там крас­ные? Чепуха! Наглецов надо уничтожить. А сейчас — вперёд, вперёд к победе!

Верстах в десяти к востоку от Сары-Ассия дюшамбинский тракт прорезает большой сад. Испокон веков существует он здесь. Заслуга закладки сада приписы­вается народом самому Искандеру Зюлькарнейну — Александру Македонскому. В своём мнении дехкане окрестных селений утверждались ещё и потому, что сре­ди сада высились с незапамятных времен развалины зда­ния, а в них и в самом саду в корнях яблонь, гранатов и инжира частенько находили монеты, явно языческие с изображениями каких-то толстогубых и остроносых царей.

Утром в день начала боя на Тупаланге, в саду вдруг ударил винтовочный выстрел, один, другой.

Стрельба оказалась настолько неожиданной, что кулябцы, рысцой ехавшие по дороге, петлявшей среди де­ревьев, продолжали как ни в чем не бывало свой путь.

Но стрельба усилилась. Упал один басмач, другой. Взвизгнула лошадь. Застрекотал пулемет «Льюиса».

—  Кзыл-аекеры!—завопил кто-то.

И кулябцы повернули вспять. Никому и в голову не пришло дать отпор. Без передышки мчались басмачи до Регара. Поднялась паника. Красные черти появились на дюшамбинской дороге. Спасайтесь! Бегите. Многие басмаческие шайки, вмесо того чтобы присоединиться к наступающим за Тупалангом, начали подаваться в горы.

—  Плохо! — сказал Пётр Иванович, выводя коня под уздцы из зарослей инжира на дорогу, — не научились ещё мы засады устраивать.

Доктор был всё тот же. Только сапоги его порыжели ещё более, да костюм цвета хаки побелел местами, а лицо, чисто выбритое, потемнело.

С некоторым сожалением Пётр Иванович поглядел на дорогу, на удалявшееся облако пыли. Слегка дернулись у него плечи, когда взгляд его серых, добродушных глаз упал на ещё шевелящиеся тела басмачей.

— Что же, — сказал Пётр Иванович, — ваше дело стрелять, моё дело оказывать помощь.

Тот, к кому обращался Пётр Иванович, судя по трес­ку и шелесту, с трудом продирался сквозь колючие ветки инжира, ведя за собой лошадь, цеплявшу-юся сбруей за каждый сучок.

Из зарослей, наконец, выбрался Файзи, ещё более высохший, почерневший, с тёмными опухолями и пятна­ми на лице — результатом обмораживания.

— Ох, душно как, — пробормотал он, вытер рукавом покрытое потом лицо и закашлялся.

Тем временем на пыльную обочину дороги вы­шли один за другим бойцы коммунистического отряда. Они еле передвигали ноги. У многих лица, кисти рук то­же носили следы мороза и перевальных вьюг. Они то поглядывали на убитых и раненых басмачей, то перево­дили взгляды на своего командира Файзи. Глубоко мир­ные люди — они впервые участвовали в бою и, откровен­но говоря, не знали, как полагается вести себя в подоб­ных обстоятельствах.

Приступ кашля разрывал грудь Файзи, пот катидся по лицу, и доктор вернулся к нему.

—  Выпейте глоточек, — сказал он, протягивая флягу.

Только теперь появился Алаярбек Даниарбек. Види­мо, тяжелый переход он перенёс прекрасно. На лице его не было заметно никаких признаков утомления. Он быстро достал из хурджуна порошок и передал Файзи:

—  Доктор приписал... Время принять...

Долгий путь проделал отряд Файзи, только сегодня ночью он перевалил снеговые Гиссарские горы через перевал Мура, о котором доктор дал справку, что он на полторы тысячи метров выше вершины Монблана. Осо­бенно тяжело дался спуск с перевала — во тьме, по камням, по головоломным тропинкам-лестницам. Люди выбились из сил. У коней дрожали ноги. И когда отряд, пройдя окольными путями по Гиссарскому хребту в об­ход района боев Красной Армии с полчищами Энвера тяжёлый многоверстный путь, все мечтали только об отдыхе. Появление на дороге кулябцев вызвало среди бойцов Файзи приступ уныния. Все даже думали, что следует басмачей пропустить.

Неистовый Файзи думал иначе. Он имел точное зада­ние командования. Ненависть переполняла его. Возникли пререкания. Огонь открыли с опозданием. Басмачи понесли сравнительно небольшие потери.

Снова возник спор, что делать дальше.

—  Отрезать им головы, — предложил Амирджанов с живостью.

На солнышке, в тепле он вышел из состояния отупе­ния и беспомощности. Носком сапога он перевернул бли­жайшего к нему раненого и воскликнул:

—  Воевать, так по-настоящему!

—  Да, да, правильно, из-за них столько страданий, — выступил вперёд здоровый детина. Он вытащил мясницкий нож и поиграл им.

Лежавший в пыли басмач поднял с трудом голову, серую от пыли, и, с ужасом уставившись на нож, про­бормотал:

—  Не надо!

Голова его упала в пыль. Доктор наклонился над бас­мачом и начал осматривать его рану. Амирджанов снова повысил голос:

—  Проклятых врагов убивать, как собак! Головы от­резать и воткнуть на колья. Я бы им еще глаза повыколол.

Раненый застонал.

Заложив большие пальцы за бельбаг, Алаярбек Даниарбек прошелся по дороге.

—  М-да, — сказал он многозначительно, — вот они, злодеи. Если будет разрешено мне дать совет, я не ду­маю, что надо так делать, как говорит Амирджанов.  В его словах нет и макового зерна мудрости. Если мы так сделаем, басмачи загорятся огнем мести. Зачем нам их месть.

—  Благодарение аллаха с тобой, — простонал ране­ный, — не убивайте нас...

Файзи устало поднял голову:

—  Мы коммунисты, — заговорил он, — мы бойцы ком­мунистического отряда, мы сыновья великого Ленина. Мы воины, а не бандиты и палачи. Приказываю собрать оружие, изловить коней. Мы отправляемся дальше.