Всё дальше и дальше на запад ехал зять халифа, главнокомандующий армией ислама, бывший вице-гене­ралиссимус турецкой службы Энвер-паша. Ежесекундно вытирая досадную слезу, глядел прямо вперёд, между острыми ушами коня, жёстко, непреклонно, как и подо­бает полководцу и великому человеку. И над головой трепетало, споря с изумрудом горных склонов, зелёное знамя священной войны, и гремели подковами по щеб­нистой дороге три сотни патанов, малая гвардия зятя ха­лифа, присланная из-за рубежа.

А за патанами ещё всадники... Тысячи всадников, вооружённых новеньки-ми клинками и винтовками, при­сланными добрыми британскими промышленниками и коммерсантами из респектабельных, патриархальных городов Спрингфильда и Шеффильда, что на далеких, ту­манных Британских островах. И самодовольная улыбка кривит губы зятя халифа. Пусть не любят его англичане, пусть не любит он, Энвер, англичан. Пусть он, Энвер, уст­роил столько неприятного господам англичанам на опре­деленном этапе мировой истории и, особенно, в дни миро­вой империалистической войны, вручив судьбу свою и всей Турции немцам. Что с того! Времена переменчи­вы! Никуда не денутся господа керзоны и черчили. На­ступил час, и пришлось им пойти на поклон к ненавистному Энверу. Кто, как не Энвербей, теперь главная сила на Среднем Востоке? Кто, как не Энвербей, и только Энвер­бей, может остановить неистовую тучу, ринувшуюся на юг, к жемчужине британской короны — Индии? Да, толь­ко он, Энвербей. Только он ведёт за собой реальную ударную силу — в двадцать тысяч вооруженных до зу­бов всадников, только он, Энвер — лев ислама и зять халифа — ведёт за собой миллионы правоверных мусуль­ман туда, на Бухару, на Самарканд, на Ташкент.

Начался, во славу аллаха и великого полководца Энвербея, победоносный поход. Бодро гремят медные карнаи, бьют барабаны, грохочут салюты. Сметёт в прах Энвербей Красную армию. Взойдёт на престол халифа... И тогда он обратит меч пророка на юг — берегитесь, господа британцы! Восходит в сиянии мировой славы звезда новой империи, равной империи Великих Мого­лов.

Воинственно и бодро катится конница на запад. Пят­надцать тысяч сабель, пятнадцать тысяч разящих мечей ислама. Пятнадцать тысяч скорострельных винтовок.

Опыт и умение за плечами воинов ислама. Прошед­ший год был годом успехов, годом побед, годом торжест­ва. Захватил Энвербей весь Кухистан, не осталось ни од­ного большевика в Восточной Бухаре. Под грозными ударами исламского войска бежали советские власти из Дюшамбе, а тех, кто своевременно не бежал, всех истре­били, уничтожили. Берегитесь! Так случится с каждым, кто встанет на дороге ревнителя ислама, великого турка, зятя халифа Энвера-пашн. Уже отдан приказ: «В своем дерзком безумии злосчастные кяфиры, захватившие го­род Байсун, не пожелали исполнить повеление уйти во­свояси, а потому приказываю: ни одного красноармейца, офицера или комиссара не щадить, а убивать, как со­бак».

Смотрят холодно из-под насупленных бровей глаза Энвербея. Мрачный    огонь горит в них. Эх, опять задергалась в тике щека, запрыгало веко и слеза туманит взор. Проклятие! Что это за червяк сосёт внутри, откуда поползли сомнения. Неужели потому, что вспомнилась Красная армия!.. Могучие горы Байсуна расплываются впереди и трепещут. И даже в бинокль плохо видит   Энвер. Но всё же видит.

Скачут по долинам и скалам всадники в островерхих звездастых шлемах. Нагло гарцуют, не обращая внимания на стрельбу из прингфильдских винтовок, ничуть не пугаясь грозного блеска тысяч шеффильдовских стальнь клинков.

Но ничего, скоро пробьёт час победы...

Совещается Энвербей. Быстро ходит перед сидящими на паласах военачальниками и курбаши. Надвинута феска на лоб, засунута рука между третьей и четвертой пуговицами за борт мундира английского френча из добро ного сукна, до блеска начищены хромовые сапоги. Шагает взад и вперёд, выпятив грудь, Энвербей, только изредка  нет-нет да и приходится смахнуть слезу со скулы

И конокрад Ибрагим сидит тут же.

Тот самый Ибрагим, бывший главнокомандующи. Ибрагим, душу которого изгрызла зависть, вышла из тела и ушла в землю, разъедая корни. Сидит Ибрагим смотрит исподлобья, не без ехидства на эту непрошенную слезу.

—  Чёрт!

Говорит Энвербей отрывисто, резко. Вылаивает слова, короткие рубленые фразы.

—  Трепещут большевики в Бухаре, в Ташкенте! Красная армия бежит. Удары мечей исламских — сокрушительны. Там, где стоял один большевик, сабля героя из него делает два. Рассекает клинок, подобно молнии, злосчастного врага. Наполним мы долины трупами, чтобы дать стервятникам пищу... Противник слаб, робок... А сейчас совсем слаб... Наши эмиссары разожгли восстание правоверных в долине Зеравшанской. Вооруженные храбрецы под руководством славного полководца Саиба Шамуна осаждают Бухару и Самарканд. Командование противника вынуждено снять с нашего направления много войска и отправить гарнизон спасать Бухару... Коммуникации красных расстроены отрядами нашей конницы... Победа наша! Разите неверных беспощадно, где вы их ни найдете — в горах, в долинах, в домах, за дастарханом, в постели. Режьте, убивайте!..

Энвербей уже кричит. Вены на лбу напряглись, щека дергается, веко щемит всё больше. Предательские слёзы намочили ус. И обиженное выражение лица Энвербея так противоречит гордому тону речи. Но ничего не замечает Энвербей, ничего не видят военачальники и курбаши. Они слушают жадно. Истошный крик возбуждает, взвин­чивает.

Масляхат курбашей принимает план операции едино­душно. Стратегические хитросплетения не для умов кур­башей. Многие из них неграмотны. Есть план, — значит, план хорош.

По плану Энвер внезапно атакует Байсун через ущелье Тангимуш. Крупные конные отряды брошены в на­ступление южнее: на Кокайты, на Термез. Просто и ясно. Исламское воинство нападает. Большевики бегут.

Снова бьют нагарачи в барабаны, угрожающе гудят медные карнаи.

Штурм начался.

В Байсуне знали о начале энверского наступления. Ничего внезапного в нём нет.

В маленькой комнатке командиры навалились на ра­зостланную на столе большую карту и, толкая друг дру­га локтями, пишут в блокнотах, записных книжках, просто на бумажках. Красные, синие карандаши ходят по пунктирным линиям дорог и караванных троп, за­держиваются на кружочках селений и кишлаков, на тоненьких скобочках перевалов, на голубых венах рек и речек.

—  Не забывать прошлогоднего... Нас-де было ма­ло, — говорят, — Энвер-де превосходил нас и числом и техническими средствами. Чепуха! Не по-большевистски это! «Русская армия не спрашивает, как велики силы неприятеля, а ищет только, где он», — говаривал знаме­нитый полководец Румянцев.

—  Ого, какой примерчик! — высунул вперёд свою куд­латую голову Сухорученко. — У какого-то белогвардей­ца-генерала шкуры хочешь, чтоб мы учились...

—  Помолчи, Сухорученко,— резко прервал его комдив одиннадцатой, — Румянцев не белогвардеец, а знаме­ни полководец прошлого. Он и самого великого Фридриха бивал, и особенно турецким пашам от него доставалось. Итак, продолжаю. Нас побили в прошлом году, и в том мы сами виноваты. Командиры вроде тебя, Сухорученко, думали: шапками закидаем — и под зад получили. А ты Сухорученко, губы не дуй, ты не маленький, не в ашички играем. Тогда продвижение своё в горы мы не обеспечили тылами. Коммуникации безобразно растятнули. И хоть противник был технически слаб, решительного успеха мы добиться не сумели. Потому-то Энвер расцвел махровым цветком. За ошибки таких, как ты, расплачиваемся теперь кровью.

—  Только ли таких, как я... — подал голос Сухорученко и сразу же под взглядом комдива сник.

—  Обнаглел этот авантюрист до того, что начал предъявлять Советскому   правительству ультиматумы, — продолжал комдив. — В последнем из них 19 мая господин Энвер в письме на имя Наркома Азербайджана Нариманова объявляет о создании государства в состав Туркестана, Бухары и Хивы. Нам предлагается в двухнедельный срок очистить всю эту территорию.

Послышались голоса.

—  Ого. Далеко шагает. Пора ножки мальчику обру­бить.