Файзи охотно рассказал доктору о делах отряда, о походе и битвах. Оказывается, Файзи всего день назад сам вернулся из Бухары.

—  О, вы были в Бухаре? — удивился Пётр Иванович.

—  Да, и я и Юнус. Мы разговаривали с человеком из Москвы, с Серго Орджоникидзе, — сказал Файзи. — Он приехал от Ленина и нам, командирам, читал бумагу, которую подписал сам Ленин. Великий человек Ленин. Он так далеко от нас, он так занят государственными делами, но он помнит о делах Бухары и бухарских му­сульманах-трудящихся, таких, как я. Ленин думает о нас, заботится о нас и не забывает нас в нашей борьбе про­тив проклятых басмачей, против проклятых джадидов-предателей. Нам сказал так сам Орджоникидзе. Хороший, простой человек, а ведь он большой начальник, он упол­номоченный самого Центрального Комитета большевиков. Он сказал нам с Юнусом: «Друзья, Файзи и Юнус, вы но­вые люди нашего времени. Вы храбрецы и герои не пото­му, что не боитесь пуль и сабель эмира и других врагов народа, а потому, что вы не побоялись поломать законы шариата и адата, не затрепетали, как рабы, перед зелёным знаменем пророка. Вы новые, замечательные люди, низвер­гающие тьму и тиранию мракобесия! И революция побе­дит, когда вашему примеру последуют люди гор и у нас будут ещё такие отряды, много отрядов добровольцев». Да, так сказал товарищ Орджоникидзе, и я горжусь его словом, и Юнус, мой друг, гордится его словом.

Все наши бойцы, которым я передал это слово мос­ковского большевика Орджоникидзе, гордятся, и когда я вернулся к себе в отряд, я рассказал обо всем, и у нас был большой праздник, большой пир по этому поводу.

Много рассказывал еще Петру Ивановичу Файзи о своей встрече с Серго Орджоникидзе, но особенно его по­разило и восхитило обращение этого человека с ним и с Юнусом.

—  Какой человек! Какой души человек. Волосы у не­го длинные, усы совсем как у нас, узбеков, а взгляд проникает в самое сердце! Настоящий товарищ и друг. Понимает душу рабочего. Он не смотрит там на шёлко­вые халаты. Ему не заморочили голову всякие там Нукраты. Он сразу сказал, что торгаши да бывшие имамы и чиновники пекутся не о народе, а о своём  кошельке. Почему, говорит, у вас в назирате нет крестьян или ре­месленников, или рабочих. Что это такое? Почему у вас в бухарском правительстве все из богачей да духовенства, а? У нас революция пролетарская. Шире дорогу проле­тариату. И не только сказал так. Сейчас в Бухаре идёт чистка, такая чистка! Из назиратов повыгоняли бывших эмирских чиновников, байских и бекских сынков, из ми­лиции — всех басмачей. У нас новые назиры — больше­вики. Они знают, что нужно народу.

От удовольствия Файзи даже потирал руки.

— Он, Серго, прямо потребовал, чтобы всюду в назиратах были люди из трудящихся, те, кто предан совет­ской власти, кто честный человек. Надо, говорит, чтобы государством управляли крестьяне и рабочие. Тогда все увидят, что в правительстве свои, и пойдут за ними. От Ибрагима и Энвера народ отвернётся и пойдёт за прави­тельством рабочих и крестьян... Вот как.

Файзи рассказал, что товарищ Орджоникидзе очень интересовался деятельностью добровольческого отряда, дал указание помочь обмундированием, оружием, возму­тился странным поведением назира финансов и потребовал предать его суду. Тогда же было решено перебросать отряд Файзи в Гиссарскую долину на помощь Байсунскому гарнизону, героически противостоявшему главным си­лам Энвера.

— Товарищ Серго сказал, — продолжал Файзи, — крас­ноармейские части ударят на Даниара в районе Карши — Шахрисябз, а добровольцев Файзи мы пошлём в каче­стве посланцев доброй воли к таджикскому народу. Ты, Файзи, сам таджик, сам из горной страны. Многие твои люди — таджики. Вы придёте в горную страну не только как воины, вы понесёте с собой слово Ленина о свободе и земле, о счастье! И за вами пойдут все, кто трудится на земле. Иди-те, Файзи, сокрушайте Энверов и Ибра­гимов оружием. Будите разум и сердце простых людей словом!

И Файзи и Юнус не стали задерживаться в Бухаре. Получив всё необходимое, они сели на поезд и поспешили в Самарканд, а оттуда верхом в долину Магиана, где ждал их отряд.

Доктор долго не мог заснуть. Он поражался, что та­кой обычный анатомический орган, как сердце, может так давать знать о себе. А сейчас, чёрт возьми, или луна, вылезшая из-за горы, или высота места или... но почему-то сердце ныло и ныло и не давало покоя. Он долго в раздумье бродил по ночному кишлаку, вызывая вполне понятное раздражение у местных собак, закатив­ших оглушительный концерт, и не меньшее раздражение у магианцев, заваливающихся по горному обычаю спать с наступлением темноты. Им дела не было до того, что какой-то там русский доктор, страдающий бессонницей, бродит по древним улочкам и развалинам замка мугов-огнепоклонников и любуется посеребренными вершинами гор и игрой лунных бликов в воде магианских потоков. Мечты Петра Ивановича нельзя было назвать отвлечен­но-лирическими. Доктор не сочинил никогда и двух риф­мованных строк. Он мечтал не об эфирном существе грез, он мечтал о вполне реальной женщине, живой, с горячей кровью. Наверно о такой прекрасной Абдурахман Саади сказал: «Твои тёмные глаза кружат голову, а твоё потя­гивание заставляет мечтать об объятиях...»

Очень поздно доктора нашел Алаярбек Даниарбек, увёл с собой и уложил спать на берегу бурного потока. Давно в медицине известна успокаивающая роль монотон­ного шума воды. Пётр Иванович заснул и в сновидениях видел Жаннат, которая лукаво улыбалась и декламиро­вала ему из дивана Анвар-и-Сохайли:

«Я не говорю: будь саламандрой или будь бабочкой, но раз тебе пришло в мысль сгореть — будь мужестве­нен».

Проснулся он рано и отправился, к ужасу Алаярбека Даниарбека и всех бойцов отряда Файзи, купаться в реку Магиан.

Кипящая, словно нарзан, вода швыряла по камням, холодом обжигала тело, и выдержать долго было не­возможно. Уже сидя на траве на бережку, Пётр Ивано­вич раздумывал о том, что же ему делать. Он пришёл, наконец, к мысли, что самое лучшее, если он вместе с отрядом Файзи перевалит через Фанский хребет в до­лину реки Ягноба, куда, по слухам, ушёл красноармей­ский отряд. Выполнит задание, а там вернётся обратно... Вернётся... Вернётся... Мысленно он представил себе карту горной страны — и сердце опять заныло... Он посмотрел на величественный, покрытый снегом зуб Хазрет Султана и ясно представил лежащие за ним зеленые сады Гиссара, чинары, прозрачные ключи и...

— Гм... гм... — сказал вслух доктор. — А Гиссар не так далек... а?

Он случайно перевёл глаза на противоположный берег, и... Гиссар с чинарами сразу же вылетели у него из головы. Никем не видимый со стороны Пётр Ивано­вич мог наблюдать очень интересную сцену в кишлачном дворе наискосок от того места, где он сидел.

Грузный, в одном исподнем, повязав свой толстый живот зелёным  платком, стоял Амирджанов посреди двора и, оживлено жестикулируя, беседовал    с двумя очень живописными бородачами. В добротных камзолах, в хороших сапогах, с карабинами и шашками, держащие под уздцы крепконогих коней с богатыми сёдлами, они ничем не походили на местных, влачивших полунищен­ское существование горцев. «Люди из отряда Файзи», — подумал доктор, но тотчас же отбросил эту мысль.       

Бойцы коммунистического отряда были одеты гораз­до скромнее и беднее,   да, к тоиу же, хоть доктор не очень-то разбирался в военных делах, винтовки у этих «типов», как он их назвал, не те.

Тем временем собеседники Амирджанова закончили, видимо, разговор, согласно кивнули чалмами («Кста­ти, — сказал про себя доктор, — чалм люди Файзи не но­сят») и пошли к воротам, ведя на поводу коней. Амир­джанов что-то кричал им вслед, но что именно, доктор не разобрал. Слишком сильно ревела и гудела река.

Осталось одеться и пойти к Файзи. Горячий ширчай оказался весьма уместен после такого героического купа­ния, но, ломая только что испечённые лепёшки, доктор сильно досадовал и нервничал. Амирджанов на какую-то минуту опередил его и явился в лагерь к добровольцам. Он сидел здесь же с Алаярбеком Даниарбеком и с жад­ностью, гулко прихлебывая, пил ширчай и внимательно поглядывал на доктора. «Уж не видел ли он меня во время купания? — подумал Петр Иванович. — Сейчас он что-нибудь скажет по поводу всадников». Так оно и вышло. — Вы знаете, товарищ Файзи, — заговорил Амирджанов, насытившись, — гм... гм... вы так отнеслись к моему назначению... э... недоброжелательно...