Маленький кусочек отрадной прохлады от кроны ту­товника заставляет всадника выйти на секунду из оша­лелой дремоты и тупо поглядеть вверх.

«О, кишлак, — обжигает мысль. — Заедем, что ли? Действительно, кишлак. Ого, не здесь ли?»

Рука дёргает повод, конь нехотя останавливается.

Да, определённо стоит подумать.

«Дерево в три этажа, — сказал встретившийся на дороге старик, — дерево на краю дороги, сначала дувал низкий, разрушенный». За дувалом куст, густой куст. Потом ствол, толстый, голый, с ободранной корой. Ствол высокий. У самого ствола дом угольщика Хакберды.

—  Фу, как жарко. И мухи одолевают, мешают ду­мать. Да, потом... как он сказал, старик?.. Да, да, ве­никами во все стороны ветки с листвой. «Я, — говорил старик, — давным-давно срезал дерево, а оно снова прорвалось жирными соками, пошло вверх и вверх... Там высоко много, очень много листьев. Высокое дере­во, с богатой листвой. Его далеко видно. С гор видно, из степи видно. А Хакберды живет под ним».

Старик прав. Если бы не разморила духота, не убила бы мысль, дерево следовало увидеть давно. Тре­вога охватывает сердце. Дальше что?

Развалившийся дувал, высокое трехъярусное дерево, голый ствол... Но за ним — ива с обрубленной куль­тяпкой. Верно, такая ива есть, дальше засох-ший орех с сиротливыми голыми  ветками и...

Приходится поспешно стянуть со спины карабин и положить на седло перед собой. Лязгнули предостере­гающе затворы. Иргаш повторил жест доктора, и все стали смотреть туда, куда смотрел он: на пустынную дорогу.

Маленькая мазанка замерла в душной истоме полудня на краю дороги. Мирная, обыкновенная, с плоской крышей, выдававшейся навесом на трёх грубо отёсан­ных столбах. Над крышей — красавец карагач, не круглый, а какой-то яйцевидный, похожий на пинию с картин, изображающих Неаполитанский залив и Везувий. Могучий карагач прикрыл домишко тенью, только передняя стена жарилась на жгучем солнце и пылала серым пламенем на фоне сада на заднем плане.

«Вот он, дом её... Дом Жаннат. Здесь ли она?»

Всадники стояли. Кони лениво дергали головами, отгоняя слепней и мух, особенно обнаглевших от жары и духоты. Ни единый листок не шевелился на тополе и в шапке карагача.

«Да, здесь, конечно здесь».

Доктор не решился сам постучать. Слишком билось сердце.

—  Алаярбек Даниарбек, постучите!

Важно, медленно слез Алаярбек Даниарбек с коня, поправил бельбаг и, стряхнув с рукава халата пушин­ку, поднял камчу, чтобы постучать в калитку рукояткой.

«Чего он копается!» — думал доктор. Секунды тяну­лись вечностью. Он напряг слух, надеясь услышать за дувалом знакомый певучий голос. Но во дворе не за­мечалось никакого движения.

Наконец Алаярбек Даниарбек постучал.

Почти тотчас же калитка дребезжа распахнулась и выглянула старушка. Подслеповатыми глазами она пыталась разглядеть всадников.

—  Вы Хаджи Акбар? — спросила она, но тут же спохватилась. — Э... да кто это? Вай дод! Чего вам на­до?

Она отшатнулась и потянула дверку к себе.

—  Э, нет, госпожа, — вцепился в цепочку Алаяр­бек Даниарбек.

—  Пустите! Дод! Караул!

—  Успокойтесь, о почтеннейшая из старух. Не пу­гайтесь, мы «абдалы» — божьи бродяги, странники, со святыми мыслями, — приосанившись, сказал Алаярбек Даниарбек, крепко держа дверку, — нам бы только спросить, госпожа, вас не Раима-ханум ли зовут?

—  Ишь ты какой говорун сладкий, джигит. Иди от­сюда.

Польщённый тем, что его назвали джигитом, то есть молодым человеком, Алаярбек Даниарбек щипнул свободной рукой свой ус и сделался ещё любезней.

—  Не откажите в благосклонности, любезная госпо­жа Раима, сообщить нам, не дома ли образец совер­шенств и скромности ваша дочь Жаннат?

Но любезность Алаярбека Даниарбека не была оце­нена по достоинству.

— А, вам Жаннат понадобилась, разбойники! Ах, вот что. Не смей своим вонючим языком поминать имя Жаннат. Уехала она с мужем. Муж — голова, жена — шея! Сменила она нежность отца-матери на любовь и благодеяния мужа! Уехала. А ты чего к чужой жене подбиваешься!.. Не такая Жаннат. В добродетели вос­питана Жаннат. К мужу, к Хаджи Акбару вернулась. Птичка делает то, чему научили её в родном гнезде.

Всю эту длинную тираду Раима выпалила единым духом, и даже Алаярбек Даниарбек растерялся.

—  Оббо! — наконец смог вымолвить он. — Говоришь ей «это бык», а она вопит: «дой!» Чем кричать, ты боль сердца своего нам расскажи, госпожа. Зачем тебя поки­нула твоя дочь Жаннат?

—  Вот какой ласковый. Ну нет. Ржавчину с железа языком не сдерёшь! Проезжай со своими божественны­ми бродягами.

—  Что ж, я тебе... с густой бородой безбородый?!. — не вытерпел Алаярбек Даниарбек. — Долго ты меня за нос водить будешь? Зубастая собака лучше этой ста­рухи с вредным сердцем!

—  Сдерживай  язык — сбережёшь голову! — взвизг­нула Раима.

Трах!

Раима рванула к себе калитку. Дверка вырвалась из рук зазевавшегося Алаярбека Даниарбека и захлоп­нулась. Визгливо прозвучал голос старухи:

—  Убирайтесь, проклятые развратители, чтоб вы подохли. Берегитесь, узнает Хаджи Акбар, что вы тут шляетесь, застрелит всех...

—  О образец воспитанности и вежливости, досточти­мая  Раима, — не растерялся Алаярбек  Даниарбек, — душа ваша пришла совсем напрасно в ужас от всего, что она сама  выдумала. Нам бы только узнать, куда уехал наш драгоценный друг Хаджи Акбар и уехал он один или взял с собой свою добродетельную супругу и вашу почтительную дочь...

В ответ из-за калитки послышался совсем уж исте­рический визг и вопли. Удалось только понять, что боль­шевичка Жаннат уже не дочь, что Раима отреклась от неблагодарной, что Хаджи Акбар образец для всех зятьев, что Хаджи Акбар великолепен и великодушен в своей щедрости и благотворительности, что он уважает свою свекровь, что Хаджи Акбар уехал и что он связал руки этой неблагодарной твари и увёз её, чтобы пример­но наказать.

Куда увез Хаджи Акбар Жаннат, по словам Раимы, она не знала. Больше Алаярбек Даниарбек добиться ничего не смог.

Пришлось уехать ни с чем. Некогда было и преда­ваться размышлениям. Буквально через несколько ми­нут доктор и его спутники, едва выехав из кишлака, были вынуждены прятаться в камышовых зарослях. По дороге  проехал большой отряд вооружённых людей. Отряд куда-то спешил, Иргаш уверенно бросил: «Касымбек!»

—  А вы всех знаете? — спросил Пётр Иванович, ког­да они смогли отправиться дальше.

—  Всех, — убеждённо ответил Иргаш, и его черно-карие глаза смерили доктора с головы до ног и с ног до головы. В его взгляде читалось не то удив-ление, почему это доктор не волнуется, не трусит, не то просто пренебрежение и безразличие.

«Одно ясно, — сделал заключение Пётр Иванович, — если бы он хотел предать, он предал бы. Лучшего случая найти было трудно. Их сотни три».

Остался очень недоволен Алаярбек Даниарбек. Но так как Пётр Иванович запретил ему вступать в пре­рекания с Иргашем, самаркандец ворчал себе под нос.

—  Посох лучше дурного спутника!

—  Он хочет одной стрелой две цели поразить.

—  Никто не заставит плясать кошку для кого-ни­будь.

—  Вор любит суматоху.

Доктор предоставил Алаярбеку Даниарбеку гово­рить сколько ему угодно, а сам внимательно следил за дорогой по компасу и карте.

Чувство горечи не проходило. «Жаннат попала в ру­ки Хаджи Акбара... Она так ненавидит его. Поразитель­но сплетение обстоятельств. Она бежала от него, и снова... Связал руки. Значит, она не пошла за ним доб­ровольно. Где она? Жива ли? Нет ничего хуже, когда бессилен что-нибудь сделать, когда самого швыряют, точно песчинку... Жаннат! Прекрасная Жаннат! Ты всё дальше, всё туманнее, как вон тот бесплотный мираж. Одни глаза, прекрасные, влажные, полные слез, моля­щие о помощи. Мираж!»

Внезапно снова выехали к реке. Все напились и воскресли. У переправы толпились какие-то торгаши с мешками, хурджунами, тюками. Они очень испугались при виде доктора и его спутников и твердили: «Каюка нет, лодки нет».