Митя Елкин на всю жизнь запомнил этот случай. Даже они, мальчишки, понимали, какими серьезными будут последствия халатности Петра Мамушкина. Врага уже не удастся захватить врасплох, враг ждет их. Быть может вот за этим перелеском уже приготовилась белогвардейская засада.

По серьезным, сосредоточенным лицам, по глухому молчанию в рядах чувствовалось, что все ждут грозной минуты боя. Каким-то он будет, этот первый бой для мисяжских красногвардейцев? Придется куда труднее, чем на тех учебных занятиях, которые вот уже несколько месяцев проводились во всех отрядах южноуральских пролетариев, и пострелять-то хорошенько не всегда удавалось — командиры берегли патроны. Стреляли по расчерченным огрызком карандаша бумажкам, прилепленным к скалам или соснам.

Верстах в четырех от Мисяжа бурчуговская проселочная дорога вышла на златогорский тракт. И вот здесь, на повороте, дозорные донесли, что впереди слышно тарахтение нескольких телег и какие-то крики. Вскоре грохот приближающейся орды слышали уже все: стук телег на дороге, усеянной валунами, далеко разносился в лесной тиши. Потом впереди началась стрельба...

Как узнали впоследствии, события развертывались так. Бросив телегу, Зюзин лесом и ложбинами помчался в город. Курбатов и его сподвижники гуляли в шмаринском доме, отмечая свою первую победу и свержение Советской власти. Их было немного — человек пятьдесят, и все полупьяные. Известие о приближении красногвардейских отрядов было встречено курбатовцами удалыми криками. Тут же они раздобыли телеги и ринулись в сторону златогорского тракта. Зюзина Курбатов послал в станицу Кунавино вызывать на помощь казаков.

Дозорные красных выждали приближение противника и, как только он показался, дали несколько выстрелов. Кого-то ранило, раненый истошно заорал, и колымаги одна за другой стали поворачивать обратно. Как ни кричал Курбатов, сколько ни стрелял из нагана, но остановить паническое отступление своей банды не мог.

Подоспевшие отряды красных бросились преследовать врага. Запаленные скачкой по гористой дороге, лошади едва тянули телеги с белогвардейцами. Пешие красногвардейцы хотя и не могли настигнуть противника, но и не теряли его из виду. Так они преследовали курбатовцев до самой Моховой горы.

Гора эта стояла на пути к Мисяжу. Склоны ее крутого и длинного хребта обросли густым сосновым лесом, а лес был заполнен толстыми слоями мха. Поэтому гору и прозвали Моховой.

С запада Моховую омывала неглубокая, нешумная Черная речка. Почему она так называлась, никто не знал. Вода в ней была скорее рыжей, чем черной. В верховьях работали старатели, и все смывки с вашгердов стекали в речку. Обогнув гору, речка исчезала в густых зарослях ивняка и черемухи. За ними раскинулось громадное, неоглядное болото — Глазыринские топи.

Златогорский тракт пересекал Черную речку перед Моховой горой. Здесь был перекинут деревянный мост — старый, давней постройки, с полусгнившими бревнами. Всюду зияли широкие щели и провалы. Конные по мосту не ездили — лошадь могла поломать ноги — предпочитали перебираться через речку бродом, рядом с мостом. С того и другого берега к мосту вела ухабистая высокая насыпь. Она смыкалась на одном берегу с небольшим пригорком, на другом — с Моховой горой.

За мостом златогорский тракт круто забирал влево, огибая гору. Через Моховую вела еще и пешеходная тропа. Часть красногвардейцев продолжала преследовать курбатовцев по тракту. Другая часть, под командой Балтушиса, бросилась пешеходной тропой через Моховую, намереваясь перехватить их на той стороне.

Но этому не суждено было сбыться. Выбравшись на вершину горы, красногвардейцы увидели идущих из города солдат. Они шли ровным строем. Ясно различались форменные мундиры, винтовки. Солдат было не меньше роты.

— Чехи! — крикнул кто-то.

— Так! — сказал Балтушис. — Теперь нам будет трудно...

Красногвардейцы рассыпались по склону и открыли стрельбу.

Да, это были чехи. Ночью из Челябинска прибыл офицер из штаба командующего корпусом с категорическим приказом капитану Шенку — немедленно выступить в город и помочь «законным властям» взять власть в свои руки. Группу солдат, сочувствующих большевикам и сопротивляющихся выступлению, офицерам удалось арестовать. Утром рота двинулась в Мисяж.

Здесь капитан Шенк узнал, что под городом русские белогвардейцы ведут бой с красными отрядами, идущими из Златогорья. Быстрым маршем рота направилась к горе и сходу вступила в бой. Чехи полукругом охватили гору и короткими, быстрыми перебежками приближались к ее подножию.

Через полчаса положение стало опасным. Лавина белых наползала медленно и неотвратимо. Надо было отходить...

Трех подростков, красногвардейских сыновей, как их прозвали в отряде, Балтушис держал при себе для связи. Когда было решено отступать и последние группы красногвардейцев уже скрылись в лесу, внезапно ранило Митю Елкина.

Как-то совсем неожиданно Митя заметил повыше локтя кровавое пятно и ползущую по рукаву струйку крови. Несколько мгновений он не мог поверить в то, что ранен, Когда же это произошло? Даже не почувствовал боли. Смутно припомнил, что во время одного обстрела его словно толкнуло в руку. Показалось, что ударило отлетевшим от скалы каменным осколком. Вот когда!

Пятно увеличивалось, разрасталось. Струйка, прокатившись по рукаву, упала в зеленый мох и исчезла в нем, оставив красный след. Митя дышал все чаще. Что делать?

Он шевельнулся, чтобы повернуться к Виктору, и почувствовал острую боль в ноге. Елкин увидел такое же темно-красное пятно на обмотке повыше ботинка. И нога ранена!

Митя с трудом повернулся к лежавшему рядом с ним Дунаеву. Виктор, прижавшись щекой к прикладу, прищуря глаз и закусив кончик языка, водил между камнями винтовкой, отыскивая цель.

— Витька, а меня ранило, — почти шепотом проговорил Елкин побелевшими губами.

— Погоди маленько! — отозвался Виктор, должно быть, не расслышав того, что сказал Елкин. А когда он оглянулся, Елкин уже лежал ничком, глаза его были закрыты. — Иван Карлыч, Елкина ранило!

— Сейчас! — отозвался Балтушис.

Витя увидел, что Балтушис перевязывает раненого Сашу. Удивило, что Балтушис забинтовывает глаза мальчика. Как же Саша теперь уйдет отсюда?

— Чехи подходят! — крикнул Балтушис, и Витя снова взялся за винтовки.

Цепь чехов залегла совсем близко, в придорожной канаве златогорского тракта. Вот-вот должны броситься в атаку.

Делать перевязку Елкину было уже некогда. Балтушис прямо поверх одежды перетянул раны кусками разорванной рубахи.

— Бери патроны, Витя! — сказал Балтушис. — Держись, пока отойдем. Потом уходи сам.

— Ладно, Иван Карлыч! Шагайте, я продержусь.

Балтушис сначала отвел в лес слепого Сашу, затем вернулся за Елкиным.

Наконец все трое скрылись в глубине леса. За грядой каменных валунов остался лежать один Витя. Он сложил все обоймы в вещевой мешок и стал стрелять непрерывно, яростно, приговаривая после каждого выстрела:

— За Сашку вам, за Митьку! Вот вам, принимайте!

Сколько времени прошло, Виктор не знал. Он стрелял и стрелял, перебегая с одного места на другое вдоль гряды валунов. У чехов создалось впечатление, что за камнями скрывается не один боец, а, по крайней мере, десяток. Солдаты не решались подняться в атаку на эти серые, обомшелые камни, над которыми то и дело вспыхивали огоньки выстрелов.

Виктору это было на руку: он понимал, что Балтушису нелегко будет с двумя ранеными быстро перевалить через Моховую. А там еще предстояло перейти мост. Витя решил продержаться здесь подольше — сам как-нибудь сумеет ускользнуть.

Вскоре на дальнем конце занятой чехами ложбины, на их левом фланге, появились новые люди. Их было человек тридцать — все верхом на конях. Казаки! Оставив коней в ложбине, казаки развернулись цепью и пошли прямо на гору. Не встречая сопротивления, они двигались даже не пригибаясь. Витя попробавал их остановить, но было далеко, пули не долетали.