На лесовозе Митя чувствовал себя превосходно, весь отдаваясь впечатлениям поездки. Машина катилась ходко, с ветерком, кепку пришлось натянуть на самые брови, чтоб не сдуло. Вцепившись в крышу кабины, Митя бойко посматривал по сторонам черными выпуклыми глазами и обо всем сообщал приятелям:

— Глядите, глядите, орел летит! Вон куда его занесло! Крылышки — будь здоров! Семен, а может орел человека поднять?

— Попросись, может, поднимет, — посоветовал Семен.

— Орел, орел, возьми меня с собой полетать! — закричал Митя.

Орел, не шевельнув крылом, скользнул за гору, а Митя уже кричал и махал рукой девчатам, половшим картошку на большом поле подле автострады. Девчата воспользовались случаем разогнуть усталые спины и помахали в ответ.

Навстречу вдоль обочины шла вереница пожилых женщин. Митя крикнул им во всю силу своих легких:

— Тетеньки-и! Ягоды поспели, не видали?

Женщины что-то ответили, но Митя не расслышал, да ему и не нужен был ответ. Он снова озирался вокруг, выискивая, к чему бы прицепиться, с кем бы перекинуться словечком. Митя наслаждался своей свободой...

На прицепе тяжко грохотала балка. Звенели и лязгали цепи, которыми стягивался груз. На платформе лежал толстый, шевелящийся от толчков слой щепы и кусков сосновой коры Павлик вымазал руки в смоле, попытался оттереть ее, но чем больше он тер ладони, тем черней и грязней они становились. Пальцы неприятно слипались.

Павлику стало не по себе и от этой липучей смолы и от грохота балки и звона цепей, а главным образом оттого, что уехал он все-таки без спросу и теперь дома никто не знал, где он. Бурное оживление Мити, уже распевавшего какую-то песню, казалось несносным...

Для рыбалки облюбовали Крутики — гряду утесов, нависшую над озером. Серые бока скал неприступной отвесной стеной спускались прямо в воду. Только в одном месте к Крутикам привалилась цепь громадных валунов, и по ним, переходя с одного на другой, ребята ушли далеко в озеро, до самых глубоких мест.

Жарко грело солнце, обдувал легкий ветерок. Стеклянные волны бесшумно облизывали покрытый слизью бок валуна, похожий на борт корабля. Если не оглядываться назад, то вполне можно было вообразить, что ты находишься на борту броненосца и плывешь по неоглядному океану.

Вода была удивительно прозрачна: Павлику казалось, что поплавки держатся не на воде, а повисли в загустевшем воздухе. Лесу было ясно видно до самого крючка.

Стайка мальков, расположившись кружком и пошевеливая хвостами, рассматривала извивающегося на крючке червя, точно старалась разгадать, что это такое.

— Сытые, чертяки, вот и не клюют, — сердито сказал Семен. — Поздно мы приехали, вот в чем дело.

Он перешел на другой валун, поближе к берегу, надеясь там найти рыбацкое счастье. Вслед за ним перебрался и Павлик. На дальнем валуне остался один Митя.

И надо же было такому случиться: лишь только Семен и Павлик покинули валун, как у Мити начался клев. И какой клев! За несколько минут Митя вытащил из озера с десяток порядочных окуней и чебаков. Семен нахмурился и отвернулся, решив не поддаваться низменному чувству зависти, а простодушный Павлик не мог отвести взгляда от удачливого рыбака, то и дело нанизывавшего рыбешек на шпагатину с привязанной на конце спичкой.

— Которого, Мить? — спросил потерявший счет Павлик.

— Ерунда. Мелочь одна идет, — небрежно ответил Митя и отвернулся, чтобы скрыть ликующую улыбку.

Павлик не вытерпел: ему срочно понадобился свежий червяк, и он перебрался обратно на Митин валун. Пока Павлик нанизывал червяка, Митя смотрел настороженно, но молчал. А когда Павлик закинул удочку рядом, черные глаза Мити загорелись:

— Ну, это ты брось! Мое место!

— Это почему же?

— Потому! Ушли, вот и рыбачьте там, куда ушли.

— Хозяин какой нашелся! Твое озеро, да? Где хочу, там и рыбачу.

— А я говорю, уходи, не то как дам!

Павлик упорствовал, Митя настаивал, перебранка разгоралась. Удочки свалились в воду и плавали там, отданные на волю разыгравшейся рыбешке. Наконец, сжав кулаки, Митя налетел на Павлика, тот отстранился, и Митя, не удержавшись, плюхнулся в озеро.

Павлик оторопело смотрел на вспененную воду. Тысячи серебряных пузырьков гроздьями поднимались на поверхность, а синие трусы и голые Митины пятки все глубже погружались в глубину.

— Сема! Митька тонет! — закричал Павлик.

Семен стоял уже рядом. Мгновенно освободившишь от штанов, он приготовился нырнуть за Митей. Но тот уже выплыл сам и карабкался на валун, отплевываясь и отфыркиваясь. Семен и Павлик тянули к нему руки, чтобы помочь выбраться, но Митя даже не взглянул на приятелей. Трясясь от холода и злости, он собрал свои пожитки и пошел с валуна.

— Ты куда, Мить? — несмело спросил Павлик. Он уже был не рад, что затеял все это дело, и теперь готов был помириться. — Если хочешь, я уйду отсюда...

Митя не ответил. Он уходил. Куда? Вряд ли он сам знал это. Уходил потому, что надо было уходить. Он никому не позволит... Хватит! Теперь он понял, какие у него приятели! Место отобрали, удочку чуть не утопили, самого в воду сбросили... Конечно, сбросили: разве он упал бы, если бы не пришел Павлик?

— Не дури, Митька! — крикнул ему вслед Семен. — Тебе говорят, вернись!

Но Митя не мог даже оглянуться: от нестерпимой обиды кривилось лицо, желание зареветь колючим клубком рвалось из горла. Только добравшись до леса, он посмотрел назад и погрозил кулаком:

— Я вам покажу! Вы еще узнаете!

— Покажи, покажи! — пробурчал Семен. — Задавала несчастный!

— Как же теперь будем, Сема? — растерянно спросил Павлик.

— А никак! — с напускной беспечностью ответил Семен. Он был уязвлен тем, что его не послушались, как старшего. — Часу не пройдет, как вернется. Я его знаю. Горячку порет.

Но Митя не пришел ни через час, ни позже. Они ждали его весь день, после полудня начали разыскивать и искали до наступления сумерек.

Мити нигде не было. Домой уехать он, по мнению Семена, никак не мог, потому что ушел в сторону, противоположную автостраде.

Уже впотьмах они нашли подходящую для ночлега низинку.

— Ты не думай, что он где-нибудь далеко. Он тут рядом с нами сидит и над нами смеется, — говорил Семен, раскладывая костер. — Ну, погоди, Митька, задам я тебе!

Потом Семен напустился на Павлика: и дернула же его нелегкая лезть к Митьке! Теперь расхлебывай эту историю!

Павлик отмалчивался: его угнетало и сознание своей вины, и то, что ночевать приходится в лесу, чего он еще никогда не испытывал, и мысль о доме. Что там сейчас делается — подумать страшно!

Наругавшись и смирившись с положением, Семен выложил припасы: хлеб, луковицы, соль в спичечном коробке.

— Пирожков хочешь? — предложил Павлик.

— А чего ж? Давай! — Однако, осмотрев и понюхав сплющенный пирожок, отложил его в сторону. — На второе блюдо пойдет. На-ка тебе луковицу с хлебом — крепкая еда!

Потом Семен вытер руки о штаны и взял пирожок так осторожно, точно тот мог вспорхнуть и улететь.

— Важная штука! — одобрил он, слизывая с пальцев повидло. — Мамка стряпала или эта, как ее, домработница?

— Мама.

— Мучка белая, сахарок, маслице, варенье — еще бы не настряпать! Из этого и я сумею.

— Не варенье, а повидло, — поправил Павлик.

— Варенье, повидло, джем — я не разбираюсь. Все равно вкусно, как не назови.

— Бери еще!

— Нет уж, ни к чему. Нам еще утром подзаправиться нужно. Неизвестно, когда мы этого дурака найдем. А меня все равно не накормишь; я, как верблюд, ем и ем. Куда что лезет...

Они еще поговорили о том, о сем, как вдруг из глубины леса понесся треск. Семен был уже на ногах, вглядывался в темноту и затем стремительно прыгнул в сторону, в кусты.

Он увидел, как из темноты выбежали и кинулись к ошеломленному Павлику высокий мужчина в сером плаще и шляпе, в очках, за ним черный бородатый лесник, который давеча утром спрашивал спичек прикурить. Последним выбежал из леса кто-то низенький, коренастый, в черном милицейском кителе, широких синих галифе й с наганом на боку.