— Ты боишься его?

— С чего ты взяла?

— Нет, ты боишься, — упрямо повторила Ирина. — Прав отец: ты рохля, вот кто... Самостоятельности никакой...

— Ты это оставь, — обиделся Пазников. — Не такой я... отказался... Придет — выгоню...

— Тебе и слова не скажи, — уже мягче сказала Ирина и улыбнулась. — Сразу не мог сказать.

— Не хотел огорчать, Ирина, — Пазников и сам уж верил, что именно поэтому он скрывал от Ирины приход Ушакова, хотя на самом деле вернее было та, о чем сказала Ирина. Об этом не хотелось думать.

Ирина успокоилась, успокоился и он. И может так случиться, что не придет Ушаков, сам поймет, что пора оставлять школьные привычки.

Но пришел новый день, и вновь почувствовал Пазников себя таким, будто вынули из него пружину, без которой он стал вялым, разбитым, и не был уверен, что приди к нему сейчас Ушаков и он откажется, а выгнать его не посмеет. А когда шел на шахту, то об одном лишь думал: не встретиться бы с Ушаковым, с бывшими напарниками по бригаде. Получил задание и обрадовался: не предстояло ему сегодня идти на лаву, которая по соседству с той была, где теперь работала бригада Ушакова. Теперь самое главное: поскорее получить на складе аммонит — да и ходу на шурф. Как вышел в степь — оглянулся. Никого сзади нет, и мотнул головой: боже, что же такое с ним творится! Неужели сам себе не хозяин!

Всю дорогу твердил: хозяин! И все же не мог не отметить, что повезло ему сегодня — никого из знакомых не встретил, отработает спокойно — и домой.

Ирина ждала его, на стол угощение выставила, из холодильника достала бутылку вина трехгодичной выдержки.

— Праздник какой? — удивился Пазников.

— Почему бы и нет?

Опять почувствовал себя Пазников уверенным, сильным, и самому захотелось, чтоб пришел к нему наконец Ушаков, но тот вновь не объявился.

«Вот и хорошо», — подумал, но ненадолго, другая мысль проклюнулась: «Обошел, ненужным стал», и не мог успокоиться, неприятно морщился, как от зубной боли. Ласки Ирины казались излишними, раздражали...

На следующее утро — не успел из дому выйти — лицом к лицу столкнулся с Михаилом Ерыкалиным. Тот обрадованно вскинул руки, пристроился рядом.

— Что-то давненько не видно. Грешным делом, подумал: не умыкнула ли тебя красивая жена в город? Не изменил ли ты духу шахтерскому? Ан нет, объявился. Все взрывником? — Получив утвердительный ответ, весело заговорил: — А жаль, жаль... А то бы к Ушакову подался. Интересовался он тобой. Не заходил?.. А у меня был, самолично. В новую бригаду пригласил, не обошел, уважил. Ну, женка моя сначала было на дыбки. Понятное дело — женщина, разумения никакого. Ей деньги подавай. Все дело чуть не испортила. Так я ее улестил. Зарплату хорошую принес, обувку там, одежонку разную прикупил ей да сорванцам. Ну, смягчилась... Что молчишь, разве не был?

— Нет, не был.

— То-то и видно. Отшибся ты... А то приходи, время еще есть... Вместе учиться будем.

— Как это учиться?

— А ты что думаешь: сразу с кондачка? Слово-то какое: комплекс! Дело серьезное намечается. Один комбайн чего стоит. Прямо красавец, блестит... Сам Губин над ним колдует...

— Уже привезли?

— А то как же!.. Так что, поговорить?

— Зачем?

— Смотри, прогадаешь... Ну ладно, прощевай. Мне сюда, — и юркнул в дверь невысокой пристройки, в которой был расположен учебный пункт.

Следом за исчезнувшим Ерыкалиным подался Пазников, да опомнился, отпрянул назад и, не оглядываясь, по скользкой, не просохшей дорожке заспешил в быткомбинат.

Начальник участка ГПР, увидев Пазникова растерянного, шумно дышавшего, спросил, улыбаясь:

— Видать, молодая женушка притиснула, не отоспался? — но так ворохнул на него глаза Пазников, что начальник смущенно крякнул и тут же перешел на деловой тон.

— Везет тебе, Федор, работенка самая пустяковая. Часа на три, не больше... На пятый участок пойдешь. Там лаву для комплекса готовят. Нишу для комбайна отпалишь.

— Не пойду.

— Что?.. Как это не пойду?

— На пятый не пойду, — упрямо повторил Пазников.

— Ты что, белены объелся?! — вскипел начальник. — Тут и путевка уже выписана. Вот, — и хлопнул ладонью по листку, лежавшему на уголке стола. Подскочили карандаши в стаканчике, рассыпались по столу. Подбирая их, начальник уже спокойнее заговорил:

— Ладно, не шуми, сходи за Котовым. Может быть, еще не ушел. Он-то с удовольствием поменяется.

— Где он?

— Здесь где-то, на территории. Кажется, в механическом цехе у Губина... Поторопись, как бы в шахту не спустился.

В механическом цехе Пазников давненько не бывал. А было время, когда часто захаживал, и с Губиным — лучшим слесарем шахты — крепким, жилистым стариком — у него отношения были не только деловые и строгие. Уважал старика Пазников, всегда к советам его прислушивался, а когда надо, то и спорил, свое упрямо доказывал, и старик, усмехаясь в пышные, вразлет, усы, хрипловато басил:

— Дело... дело...

В огороженной по просьбе Губина конторке, которую он сам любовно называл закутком, его не было. Не было и поблизости.

— Где Губин?

— Там, — токарь, не отрываясь от станка, указал в дальний угол цеха.

Пазников поспешил туда.

Губина он увидел сразу, но еще мгновением раньше он увидал на дощатой площадке комбайн, весь новенький, промасленный, со стальными, до блеска отшлифованными ручками управления.

«Вот он какой», — задохнулся от волнения Пазников и забыл о том, что пришел спросить о Котове.

— А-а, Федор, — приветливо пробасил Губин, вытирая ветошью руки. — Любуешься? Красавец. Давненько такого не видывал. Дело...

Пазников присел на корточки, пощупал холодные ручки, опытным глазом приметил, что на щите управления больше ручек, чем на комбайне «Донбасс». Зачем они, для чего? По выражению лица его Губин понял, о чем он подумал, посочувствовал:

— Не запутаешься?

— Много еще работы?

— Завтра и прикончим, — уверенно ответил старик.

— Завтра?

— Не терпится? — усмехнулся в усы Губин. — Дело... дело... Ты чего вскочил?..

Пазников заторопился к выходу. Он уже не думал о том, почему не пришел к нему Ушаков. Об этом он подумает позже, а сейчас ему нужно как можно скорее увидеть бригадира. Может быть, еще не поздно? Может быть, есть еще надежда?

1974 г.

В Челябинске Романов жил третий день и скучал по совхозу. Не хватало ему привычной обстановки, повседневных хлопот, неохватного степного простора и тишины, которая зимой изредка нарушалась автомобилями и тракторами. В городе кучно и суматошно. Земля одета асфальтом. И жить здесь Иван Васильевич мог только поневоле — когда вызывали на семинар или совещание. Иногда наведывался на денек в областную «Сельхозтехнику».

Нынче был семинар. Слушали лекции, делились опытом работы. Особо выдающегося Романов на семинаре не почерпнул, директором-то он был многоопытным. Но как человек аккуратный, вел записи, авось потом что-нибудь и пригодится.

Завершался третий, самый короткий день семинара. Иван Васильевич нацелился уйти с последней лекции. Домашние понадавали всяких поручений. Надо было побегать по магазинам и успеть на поезд. Но тут объявили, что последнюю лекцию будет читать товарищ из Москвы, кажется, из Тимирязевки, доктор сельскохозяйственных наук. Об интенсификации и специализации сельского хозяйства. Могло быть что-то новое, чего Романов еще не знает. И он прикинул, что при определенном уплотнении у него хватит времени и на лекцию, и на беготню по магазинам.

Начальник областного управления, всегда подтянутый и элегантный, по фамилии Луговой, и миловидная, еще не старая женщина с валиком волос на затылке, в черном строгом жакете и в белой блузке, уселись за столом президиума. Он почтительно наклонился к ней, что-то сказал, и она как-то даже обрадованно кивнула ему, и Луговой пружинисто поднялся.