— Мы у себя в управлении, — сказал начальник басисто, — считаем, что три дня, которые провели здесь, не потеряны напрасно. Ваши выступления мы тщательно застенографировали, позднее изучим их и все дельное возьмем на вооружение. Вместе с тем мы отдаем себе отчет в том, что три дня — срок мизерный и всего того, что нужно было вам сказать, мы, естественно, не смогли. Но я хочу выделить ведущую мысль — не топчитесь на месте, ибо это равносильно отставанию, постоянно имейте перед собой перспективу. А сегодня, как указывает нам партия, перспектива — в интенсификации сельского хозяйства, в углубленной его специализации. Вот мы и попросим нашу гостью, доктора сельскохозяйственных наук, профессора академии имени Тимирязева Надежду Андреевну Морозову прочитать лекцию на эту тему. Пожалуйста, Надежда Андреевна.

Луговой на семинаре присутствовал мало. Появлялся раза два, да и то на короткое время. А тут уселся на стул плотно, надолго, как бы утверждая этим свою приверженность и уважение к высокой науке и призывая к такому же почтению и других.

Женщина порывисто поднялась и мягкой, изящной походкой прошла к трибуне. Пытливо оглядела зал и сказала:

— Вероятно, вы ждете от меня непререкаемых истин, но я хочу поделиться с вами своими мыслями и наблюдениями, и, возможно, в них будет что-то и спорное.

Такое начало всем понравилось, и зал затих в ожидании. Ивану Васильевичу вдруг показалось, что эту женщину он где-то встречал, быть может, даже знал близко. Приподнятые, будто от удивления, брови. Ямочка на подбородке. Давным-давно... Дай бог памяти... Надежда Андреевна... Надя... Конечно же, Надя Морозова! И накатило на Ивана Васильевича щемяще-радостное чувство узнавания забытого. Романов уже не мог следить за мыслью лектора, весь переключился на узнавание, и это походило на волшебство, когда вдруг смываются временные наслоения и сквозь толщу лет проявляются хорошо знакомые черты, которые, оказывается, бережно хранила память. Стоило только напрячь ее, как они высветлились вновь.

Когда кончилась лекция, Морозову окружили. Иван Васильевич остановился недалеко и слышал, как его коллеги донимали лектора вопросами — то и дело слышалось: агропромышленный комплекс, создание новых линий крупного рогатого скота, ипатовский метод, мелиорация. Все поминали и Министерство с «Сельхозтехникой» заодно. Казалось, не будет вопросам конца-края, потому вступился Луговой.

— Ну, товарищи, — широко улыбнулся он, но даже при этом в басистом голосе его чувствовалась начальственная нотка. — Надежда Андреевна ученый и далека от министерских дел!

— Отчего же? — в ответ улыбнулась Морозова, и Луговой только руками развел галантно: мол, вам виднее...

Иван Васильевич вышел в коридор, облюбовал местечко возле стены в таком месте, мимо которого обязательно должна была пройти Морозова. И загадал: если узнает его и остановится, то он заговорит, конечно. Если не узнает или сделает вид, что не узнала, сам первый не подойдет. Еще подумает, что он заискивает перед нею. Он — только директор совхоза, а она — профессор и преподает в Тимирязевке. Разница ощутимая, хотя раньше ее не было.

Ждать пришлось долго. Возможно, это ему показалось, потому что ждать да догонять хуже всего.

Наконец Морозова вышла из зала. Сверхлюбопытные упорно шли за нею, уже на ходу задавая вопросы. Рядом почтительно следовал Луговой. Прошла мимо замершего от волнения Ивана Васильевича, равнодушно скользнула взглядом по его лицу. Романов, расслабляясь, с горечью вздохнул: «Все... Мимо...». Но Морозова остановилась, приложила ладонь ко лбу, что-то силясь вспомнить. И оглянулась. Романов глядел ей вслед. Их взгляды скрестились, и она проговорила:

— Погодите... Погодите, — и сделала шаг навстречу Романову. Он виновато, вроде бы от того, что это действительно он, улыбнулся и тоже шагнул ей навстречу. Народ с любопытством остановился. Романова-то они как-никак знали не один год.

— По домам, по домам, товарищи, — пришел на выручку Луговой, загребая любопытных руками и подталкивая их к выходу. — Хватит терзать нашу дорогую гостью!

Морозова, узнав Романова, сразу как-то изменилась. Теперь она мало походила на уверенную в себе и умеющую держаться на людях женщину, превратившись в обыкновенную и даже слабую. И Иван Васильевич особенно остро почувствовал сходство Надежды Андреевны Морозовой с той далекой юной, почти сказочной Надей. Но слабость ее была скоротечной. Морозова снова налилась обычной уверенностью и обратилась к Романову с полуулыбкой:

— Надеюсь, ты меня проводишь? — Она назвала его сразу на «ты», как бы стирая дистанцию, отделявшую их, и он был благодарен ей за это.

Вечерело. На улице, вытянувшейся с севера на юг, разгуливал ледяной ветер. Надежда Андреевна сказала:

— Я в «Южном Урале».

— Я тоже.

— Вот и славно. Значит, ни ты меня не провожаешь, ни я тебя. Просто мы попутчики. Как у тебя со временем?

— Сам себе хозяин.

— Тогда, если не возражаешь, давай поужинаем в ресторане.

Договорились встретиться в семь возле ресторана и разошлись по своим номерам. В запасе чуть ли не два часа. У Романова пропадал билет на поезд. Он повертел его в руках и, вздохнув, разорвал на мелкие частички. Заказал срочный телефонный разговор с совхозом. В конторе никто не отозвался. Разбежались в такую рань по домам, благо директора-то нет. Дома ответила дочь. Ирина в это время еще в школе. Она завуч, забот хватает.

— Здравствуй, Света, — сказал Иван Васильевич. — Это я. Сегодня не приеду, передай маме. Заказы не успел выполнить. Буду завтра с этим же поездом. Поняла?

— Поняла.

— Позвони Егоркину, пусть сегодня на станцию машину не гоняет. Но завтра чтоб «Волга» была там. Не забудешь?

Света не успела ответить, как трубкой завладел Валерка:

— Па, ты джинсы купил?

— Завтра, если попадутся. Много двоек без меня-то нахватал?

— Да ты что, па? Я же стараюсь. Вот Светка, — случилась малая заминка, послышалась возня, и трубку снова перехватила дочь:

— Не слушай ты его, балабола. Приезжай скорей, мы соскучились.

Иван Васильевич положил трубку. Света кончает десятый, Сашка в МГУ, хочет океанологом стать, будто не хватило ему сухопутных специальностей. Валерка в восьмой бегает. Подгоняют друг друга.

И эта вот нечаянная встреча...

...Был такой Сидор Матвеевич Молоканов. Председатель колхоза имени Сталина. Революционной закалки человек, один из зачинателей колхозного движения на Урале. В конце двадцатых годов прикатил в деревню. Разбитной, уживчивый, упрямый. Образование не ахти какое, но читать и писать умел. А это что-нибудь да значило в неграмотной деревне. Избрали председателем только что сколоченного колхоза, и на этой выборной должности закончил он все хозяйственные и политические университеты, перенес все опасные грозы, которые частенько грохотали над его отчаянной головой. С помощью колхозного народа отразил он все наскоки недоброжелателей. И когда молодой агроном Иван Васильевич Романов появился в колхозе, Молоканов горько усмехнулся, нет, не над агрономом, над самим собой: «Эх, жизнь, жизнь, проскакала вороным конем по чисту полю. И конь выдохся, и полю конец...». Пришел в колхоз молодой чернобровый парень, с курчавой шевелюрой, пожалуй, моложе даже того Молоканова, которого комсомол направил в деревню проводить коллективизацию. И время нынче другое — приехал в добротный колхоз, созданный и выпестованный его, молокановскими, руками на голом месте. У этого парня есть еще нечто самое важное — знания, о которых Молоканов и мечтать не мог. Потому он сказал молодому агроному:

— У тебя наука, у меня опыт. Я для науки человек уже пропащий, проскакало мое время. А ты опыта набраться всегда можешь, какие еще твои годы! И хорошо получится: наука и опыт в одном человеке. Мотай на ус.

— Вот выращу, — улыбнулся Иван Васильевич.

Годом позднее в колхозе появилась Надя Морозова. Молоканову она не понравилась. Не то, чтобы сама по себе, он ведь ее еще не раскусил. Душа у Сидора Матвеевича не лежала к женщинам-командирам. Ну доярка. Ну птичница. Ну, наконец, учетчица. Куда ни шло. А она зоотехник. Значит, командир над всем животноводством. Затревожился Молоканов. Не осилит она свою ношу. Один Ганька-скотник чего стоит. С Молокановым-то говорит сквозь свои редкие зубы, нет-нет да и громыхнет трехэтажным матом. А тут девчушка, с наивными темно-рыжими глазами и, похоже, боязливая. Однако месяц спустя Ганька-скотник, сверкая цыганскими глазами, пожаловался председателю: