Работу дежурного электрика на фотожелатиновом заводе он считал неплохой, а сам завод был, по его мнению, не лучше и не хуже, чем другие заводы. Но когда он увольнялся, никто его не стал удерживать. Даже не спросили, почему увольняется. Выходит, в нем не очень нуждались, и это было обидно. Но потом одна очень простая мысль как будто бы успокоила Мансура: да ведь и он плакать не станет по такому заводу. Так себе заводец, «рога и копыта». Не стоит о нем жалеть. Да и должно же быть в жизни что-то такое...

На следующий день после смены он остановил попутную машину и поехал в Мелекес. С шофером был мальчонка лет четырех. Езда утомила его, однако в нем неистребимо жил интерес к машине — он не хныкал, был серьезен по-взрослому.

— А где ваша мама? — спросил Мансур.

— Мама работает, — ответил шофер. — Ниче-го-о! — сказал он, обращаясь только к мальчонке.

Мансур в тот вечер не поехал на участок — ночевал в общежитии, в комнате своего казанского друга. А потом стал ездить сюда после каждой смены и ночевал тайно, пока комендант однажды грудью не выпер за порог. Зябко поеживаясь, он остановился на крыльце, оглядываясь на яркие окна общежития. И комендант, поняв, что идти ему некуда, участливо посоветовал: пусть за него похлопочет начальство.

Мансур отправился к Стрельникову. Тот стал припоминать:

— Там Кубышкин начальник? Не помнишь? Ну да, в первом Жилстрое. Кубышкин. Николай Михайлович. Поговорю.

Стрельников знал на стройке каждый уголок, и везде у него были знакомые. Давно уж он здесь работал, к тому же который год преподавал старшеклассникам электротехнику, а студентам энергостроительного техникума — основы электроники. Где бы ни появлялся Стрельников, везде находились мальчишки и девчонки, а также солидные мужи вроде Кубышкина, которые приветствовали его с почтительностью учеников.

Итак, через два дня Мансур вселился в общежитие. Он испытал чувство если не победы, то безусловной удачи, утвердившись на равных правах с жилстроевцами.

Жилстроевская «вахтовка» привозила его в Челны, там он пересаживался в свою «вахтовку», чтобы ехать на участок. Уже ноябрь был на исходе, по здешним местам — зима, но, как и прежде, сыпалась с неба изморось, и дороги были непролазны. Их грузовик исходил из последних сил, елозя в жидкой глине. А в котловане, когда перемещали КТП (комплектные трансформаторные подстанции) вслед за передвинувшимися экскаваторами, нельзя было обойтись без трактора.

В первые дни Мансуру думалось, что они делают какую-то временную, не главную работу. Но оказалось — закладывают участок электросетей в самом центре стройки. Пока здесь ютились вагончик, мастерская, временная подстанция и с десяток КТП, трудно было вообразить, что на этом месте со временем будет самая мощная подстанция, обслуживающая строительство литейного комплекса, завода двигателей и ряда заводов-спутников.

В декабре подморозило. Морозы оказались на руку строителям, но добавили хлопот электрикам: мерзлый грунт не брали экскаваторы и в дело вступали взрывники. «Сегодня в четыре (пять, шесть) взрыв неподалеку от вашего хозяйства», — предупреждали они. Электрики отключали напряжение и ждали. В назначенный час со стороны котлована раздавалось глухое громыханье. Там, значит, тяжко брызнули мерзлые комья земли — и тонкий звон расколотых изоляторов сиротливо канул в грубый шум грохота. Они поднимались и шли на линию. Иногда работали до темноты и оставались ночевать в вагончике.

В деле они вели себя так, как если бы годы работали рука об руку. Но досуг как будто смущал их, они так мало еще знали друг друга. Рассказывая что-то, каждый как бы посмеивался над своими приключениями. Так, мастер Володя Сафонов, лишь нынче закончивший институт в Саратове, рассказывал, как добирался до Челнов: почти сутки ехал поездом через Куйбышев, Уфу, Бугульму. Смешно — сейчас-то он знает, что достаточно двух часов самолетом.

Стрельников вспомнил, как приехал в Куйбышев после окончания сельской школы, ночевал в актовом зале института на раскладушке среди прочих абитуриентов. Экзамены сдал хорошо, без троек, но конкурсы в пятьдесят шестом году были жуткие — не прошел. А уж письмо написал домой, что сдал без троек и поступит наверняка. Решил не возвращаться в деревню, было стыдно перед сестрой. Она фронтовичка, войну закончила в Берлине — уж так она старалась, чтобы он окончил школу и поступил в институт! Поехал на строительство Куйбышевской гидростанции, а в следующем году поступил в филиал политехнического института, вечерами из Жигулевска ездил в Ставрополь-на-Волге, теперешний Тольятти. Филиал института размещался там. А Валера Киселев, совсем еще парнишка, рассказывал, какой он был мотогонщик, в Иванове даже выступал за команду энергетического института, да потом автоинспектор отобрал права за явное лихачество.

Мансур слушал, и все ему было интересно. Кто знает, может быть, это были ростки его интереса к собственной судьбе, которая, пожалуй, должна была строиться не где-нибудь, а здесь.

В конце лета Стрельников, оставив участок на попечение Володи Сафонова, ушел организовывать новый — электромонтажный. Предстояло строить линии электропередач на поселки Новый, ЗЯБ (завод ячеистых бетонов); в ведении энергорайона была также ЛЭП, питающая электроэнергией строительство Нижнекамской ГЭС; множилось число подстанций на объектах — в общем, монтажных работ предвиделась уйма.

Именно в эти дни Мансур устраивал свои семейные дела. Приехала Фирдоус, ее надо было спешно прописывать на жительство, чтобы не упустить место продавца промтоварного магазина в Челнах. День он потратил на то, чтобы сломать неподатливого коменданта и вселить жену в общежитие, второй — чтобы прописать ее. Но выяснилось, что с мелекесской пропиской на работу Фирдоус не возьмут. И еще мытарился он, выписывая жену из Мелекеса и прописывая у одной хозяйки в старых Челнах.

Наконец, вздохнув облегченно, он вышел на работу.

— Тебя Стрельников искал, — сказали ребята.

«Может, насчет квартиры...» — подумал Мансур и поехал в контору энергорайона.

Стрельников звал его к себе на новый участок.

— Каждый, кто поработал на стройке хотя бы полгода, уже ветеран, — говорил Стрельников. — Во всяком случае, сам я за полгода перезнакомился со всеми службами и считался ветераном. Много молодежи приняли, народ все грамотный, но по нашему профилю не совсем подходит. Учить надо ребят. Ну? — сказал он нетерпеливо.

— У меня жена приехала, — сказал Мансур.

— Завезем передвижные домики и поставим прямо на участке. Ты же знаешь тот пустырь? Обнесем оградой, построим бытовку, склады. Места небось хватит. Ну? — Опять сказал он.

— Ладно, — ответил Мансур и немного удивился тому, как откровенно повеселел Стрельников.

...Участок начинался буквально на голом месте. Обогреться и то негде. Обтерханный вагончик, куда однажды явился Мансур, не вмещал всех. Электропроводка, пилы, топоры и прочие инструменты и материалы некуда сложить. Каждое утро «вахтовка» увозила ребят в поле, часть людей оставалась на базе готовить опоры, а еще часть отдельной артельной строила бытовку и склады. Пареньки обтесывали бревна, носили раствор и кирпичи и злились, что их романтический пыл находит выход в скучном и тяжком деле. Они оживлялись, когда на участке появлялся Дюмин, начальник энергорайона. Он был высок, строен, хотя и плотен фигурой. Очки делали его лицо интеллигентным и строгим. Однако слегка окающая, с простоватыми словцами речь смягчала его строгость. Ребята гордились тем, что их Николай Сергеич был летчиком-истребителем. Ему было восемнадцать лет, когда он поднялся в небо на учебном самолете и повстречался с немецким истребителем. Но вражеский летчик, видимо, пренебрег учебным самолетом или, может быть, слишком спешил. За войну Дюмин сменил пять самолетов, его ранило и калечило. Он и в пехоте повоевал, но и там не расставался со шлемофоном, как моряки не расстаются на суше с бескозыркой.

Дюмина знали в Нижнекамске и Заинске — там он строил электростанции. А еще раньше работал на строительстве Волго-Балта, Волго-Дона, Куйбышевской ГЭС. Названия эти звучали, как названия регалий.