И в самом деле видно было, что козак рад. И Галя рада была.

Потом он рассказал, как забрел на луг в первый раз. Товарищ, видите, назначил ему свиданье под городом, и он товарища искал, не нашел; увидел луг, Днепр, захотелось ему над Днепром по лугу пройтись — он и пошел, и видит — хата, и подумал: чья эта хатка стоит? И услышал Галину песню; слушал-слушал и подошел под окошечко…

И хоть козак не прибавил, что он рад, что подошел, только это и без козацких слов было видно. И Галя рада была.

Потом он рассказал, что он тоже сирота, тоже без роду и племени; что он козак из далекого села Глибова, зовут его Михайло Нарада. Тут он спросил, как зовут девушку, и девушка ему сказала: «Галею». Рассказал, что село его большое и богатое: там две церкви, и у них хаты все славные, сплошь сады; село на горе, а под горою тот же самый Днепр шумит, что и под Киевом; что люди у них все хорошие и девушки мастерицы вышивать сорочки.

Галя слушала-слушала-слушала, они поздно расстались.

И Галя не уснула в эту ночь, а просидела до утра под окошечком, и ей так же отчетливо, как бы во сне, грезилось большое село на горе, в зеленых садах, две высокие церкви с золотыми крестами, синий Днепр под горой; грезились люди с такими привлекательными лицами, каких она никогда еще не встречала; девушки такие разряженные и милые, каких она никогда не видала. И будто весенний тихий, душистый вечер и далекое село грезилось ей бесшумно, беззвучно, хоть живо, — и ничего не слышно было нигде, кроме своего сердечного биенья.

Козак стал приходить каждый вечер, и у них велись речи чуть не до зари утренней. Галя уже знала, что Козакова хата стоит недалеко от церкви, из окна виден Днепр и далеко окрестные горы и леса, что у него сад большой и пасека. И узнала Галя тоже разные многие тревоги, радости, тоску и блаженство, неведомые ей до тех пор. С того времени, как она нежданно познакомилась с козаком, Галя все ждала чего-то особенного, и ждала смело и весело, но вместе с тем дало себя знать ей ожиданье ожиданного. Сначала она сиживала под окошечком и ждала, а потом несносно стало ей сидеть спокойно, когда душа вся волновалась, сердце колотилось и дух захватывало; она начинала ходить по лугу, рвала попадавшиеся цветки, страстно впивала их запах, будто лекарство от нетерпенья; то она шла в одну сторону, то в другую, то стояла на одном месте, пока козак Нарада не показывался на дороге.

Раз она воротилась с работы и застала козака уже на лугу около хатки, и он сейчас же сказал ей:

— Я ехать собираюсь домой.

Галя побелела, вспыхнула и опять помертвела. И ничего не могла ему ответить.

— Галя, будь мне женою и поедем со мной, — сказал козак.

И тут Галя ничего не могла ему ответить.

Но зато, погодя, как она щебетала, плакала и смеялась, краснела и бледнела от своего счастья!

И в первое воскресенье после этого вечера Галя в свежем венке, рука об руку с козаком Нарадою пошла в церковь — рано-рано поутру, без дружек и сватов, без родни и друзей, вдвоем — и перевенчалась с ним.

И в тот же воскресный вечер из Киева выехал славный новый воз, запряженный двумя могучими волами. На возу сидел красивый молодой козак, которому, видно, хорошо было жить на свете, и около него сидела близко молодая козачка в белой намитке — о, какая прелестная, счастливая козачка! Поехали они по дороге в село Глибово.

В горах над Днепром есть много каменных пещер, и в одной такой пещере собралось девять братьев-молодцов. Кто лежал, кто сидел; несколько трубок курилось… У, какие утесы кругом! Днепр врывается между них и гремит по каменьям и высоко брызжет, перелетая через них. Отраженье ясного неба вертится в скачущих и бьющих волнах; кроме ясного неба вверху да гремящего Днепра внизу, за окружными утесами видны в вышине далекие темные леса, позлащенные искрящим солнцем.

Старший брат и всем им воевода сидит с потухшей трубкой и смотрит в землю, и на лице его ничего не видно, кроме обычной угрюмости и силы.

Но другие не так, один деньги считает, а подле него другой смотрит словно с гневом, словно с презреньем на них; третий тоже смотрит и не то в чем-то сомневается, не то раскаивается; один, кажется, спит, отвернувшись от всех к стене; другой лежит с открытыми глазами, закинувши руки под голову, точно порешивши с докучными всякими думами; двое курят трубку за трубкой — только искры вылетают и дым вьется и обвивает невеселые их лица; самый младший из них сидит при входе в пещеру, и с первого на него взгляда ясно, что полна его кудрявая голова грустных мыслей, а бедное сердце полно горечи и тоски.

А в пещере ни золота, ни серебра, ни дорогих каменьев. Голая, серая эта пещера — и больше ничего. Холодно, жестко там преклонять голову.

Вечер наступил тихий и розовый. И все порозовело: кремнистые утесы, гремящий Днепр внизу, далекие темные леса на вершинах и быстро пролетевшая птица над Днепром. Лесная повилика слабо откуда-то запахла, и глаза не находили, где бы мог вырасти нежный цветок тут, на диких камнях.

Средний брат, что, казалось, спал, вдруг поднял голову и проговорил: «Не пора ли?»

Все оглянулись, и два голоса ему ответили: «Еще не пора! Еще рано!»

Средний брат умолк и опять отвернулся, опять будто уснул.

Розовый вечер разгорался ярче, потом начал темнеть и темнеть; месяц вырезывался из-за горной вершины, и засверкали звезды на небе.

— Пора! — говорит старший брат и встает.

В одну секунду все были на ногах, пещера опустела. Легко и быстро пробираясь по утесам, братья скрылись за ними.

Едет козак с козачкой домой. О, веселая, веселая дорога! Куда ни глянешь — все цветет и благоухает, о чем ни вздумаешь — все ясно и любо! Как все теперь хорошо: и вспоминать прежние напасти и лихо и забежать мыслью в радостное будущее! Говорили они о том, что теперь жить будут вместе, как хозяйничать станут вместе.

— Будем жить одни вдвоем, — сказала козачка. — Ведь у нас с тобой никого нету.

И две пары счастливейших глаз обратились друг к другу.

Вдруг что-то больно кольнуло в сердце козачку; она в лице переменилась и проговорила:

— А где мои братья теперь? Живы ли?

И слезы так и побежали по ее счастливому лицу. Теперь было на чье плечо головкой припасть, было к кому прильнуть. И, наплакавшись горячими слезами, козачка подняла голову и промолвила:

— Никогда я их так хорошо не оплакивала, как теперь. Как-то их бог милует, Михайло коханый, а? — спросила она и ждала Козакова ответа, как их бог милует.

Пошли у них речи о братьях и разные предположенья удачные, разные надежды верные явились… И в будущем пылкая козачка устроила и уладила все, как хотелось ее душе, как желалось ее сердцу. А козак на все согласен и всем доволен.

В таких речах они без внимания ехали по дороге, не глядя кругом, пока их не поразил шум мельничных колес где-то поблизости; оглянулись они — и увидали темные леса со всех сторон, заходящее за них солнце и справа какой-то хуторок бедный.

— Да мы с дороги сбились, Галя! — сказал козак усмехаясь. — Вот так-то гляди в ясные очи, так и дорогу проглядишь!

Ясные очи таким взглядом ему ответили, что он опять забыл о дороге.

— А вот дорога впереди, — сказала Галя, указывая вперед.

Впереди лежала дорога узкая, малоезженая, на которую они попали сами не знали когда и как.

— Дорога-то есть, да куда она ведет? — сказал козак. — Надо подъехать к этому хутору и спросить.

И козак, зарекаясь наперед глядеть в ясные очи, повернул волов к хутору.

Это был маленький, бедный хуторок, везде, где только можно, заросший красным ярким маком: мак сплошь укрыл огороды около каждой хатки, снопчиками вырастал у дороги, то взбирался на крыши одним пышным цветком, то целой семьей, то, словно бахромой, обнизывал кругом, прерываясь кое-где как оборванное коралловое ожерелье, и издали бедный хутор, казалось, горел в огне несгораемом.

— О, какой мак! — вскрикнула Галя. — О, что за пышный мак! Я себе заведу такой!