Вот тут-то пришло самое трудное: и работать надо, и больную одну оставить нельзя. Тогда-то Галя показала резвость своих ножек. Она нанималась за самую малую плату с уговором проведывать мать и раза по три в день прибегала в хату и возвращалась в город. Но чем дальше, вдова все слабей становилась да слабей, и Галя уже не отходила от нее.

Больная лежала тихо, безмолвно, вся почти с закрытыми глазами, и было похоже, будто она отдыхала от тяжкой-тяжкой-тяжкой усталости и работы.

Раз она спросила:

— Галя, что это, Днепр шумит?

— Нет, мама, Днепр не шумит: зима, и он подо льдом.

— Галя, деревья шелестят?

— Нет, мама, зима, деревья в инее.

Тогда зима была белая, лютая, крепкая зима.

Долго лежала больная, не открывая глаз и не молвя слова. И все бледнела, и все слабела. И чуть слышно опять спросила:

— Галя, Днепр ведь не шумит? Я не слышу… Шумит или нет?

— Нет, мама.

— Так деревья шелестят?

— Нет, мама.

Вдова поднялась, словно исполнилась сил:

— Галя, я слышу, я слышу! Отворяй двери скорей! Встречай скорей!

И, потерявши вдруг все последние силы, вдова упала и закрыла глаза. Галя припадала к ней и звала ее, но она не откликнулась, и глаза ее навеки закрылись.

Добрые люди кое-как помогли Гале похоронить мать, и стала жить Галя одна-одинешенька в своей хатке.

Прожила Галя так целую студеную зиму, сидючи вечером под скосившимся окошечком, смотрючи на луг в снежной пелене, гладкой и белой, без дорог и следов кругом, кроме той тропинки, что проложила сама Галя, ходючи на работу.

Иногда Галя запевала какую-нибудь песенку, что переняла, работаючи вместе с другими веселыми девушками. Запевала песенку Галя и долго пела, подперши усталою рукою свою одинокую головку.

Иногда ей вдруг казалось, что вот кто-то заглянул в окошечко, вот кто-то стукнул в двери, вот кто-то пробежал мимо: это или месяц вынырнул из-за облака, или вольный ветер пронесется по лугу, или мороз ударит. И Галя стала ждать одинокими вечерами, когда месяц заглянет в окошечко, ветер пробежит мимо хатки или мороз постучится, и привыкла ждать и принимать их, как дорогих гостей.

И так прошла вся зима, и за зимой весна пришла теплая, свежая и цветущая. Луг зазеленел, груша с сломанною верхушкою около хатки оделась листвою и начала тихонько шелестеть по утрам, при утреннем ветерке, и зашумел лес по горам кругом, и засинел, разлился Днепр и далеко забежал в луг разливом, и налетели птицы из теплых краев, запели и защебетали.

Одним весенним вечером сидела Галя у окошечка в своей хатке и пела. Она рада была теплой весне с цветами и пахучими травами и оттого громче и веселей тогда пела. Вдруг что-то мелькнуло перед окошечком… Галя взглянула на небо — на небе мерцали слабо звезды; опять что-то мелькнуло и уж совсем заслонило окошечко. Галя увидала человека, встрепенулась и испугалась и глядела на него во все глаза. Перед ней стоял молодой и хороший козак. Стоял и спросил:

— Девушка, тою ли дорогою в город идти? — и показал на дорогу.

— Тою самою, — отвечала Галя.

— И хорошо, — промолвил козак.

Но хоть было хорошо, однако он все еще стоял под Галиным окошечком и то на нее заглядывался, то зазирал в хатку. Галин испуг прошел, но сердце билось от удивленья и неожиданности.

— И я прямо этою дорогою войду в город? — спросил опять козак постоявши.

— Прямо войдете.

Узнал козак и то, что войдет прямо в город, а все еще его не несли ноги от Галиного окошечка.

— Не будет ли ваша ласка дать мне напиться? — попросил козак.

— Сейчас, — ответила Галя; и сейчас подала ему воды в окошечко.

Козак напился.

— Спасибо, девушка, — сказал он. — Какая славная вода! Из Днепра берете?

— Нет, из колодца.

— А где же тут у вас колодец?

И козак принялся осматриваться в вечерней тьме и искать колодца.

— Далеко, на лугу, вон там, под горою, — показывала ему Галя.

— Чудесный у вас луг какой: и Днепр шумит, и деревья кругом, и горы; свежо, благодатно! Хорошо вам, верно, жить!

Гале самой вдруг почему-то показалось, что тут вправду житье несравненное, и она ответила козаку:

— О, жить тут славно!

— А в город вы часто ходите? — спросил козак.

— Каждый день хожу.

— Каждый день? на работу?

— Да, на поденщину.

— Что ж, работы вволю всегда? Добрая работа?

И Гале опять почему-то показалось, что вправду работа добрая, и она ответила козаку:

— О, добрая работа!

— И родня у вас в городе есть? — спрашивал козак, до того любознательный!

— Нет, у меня никого нету в городе родного. Я сирота.

— И одни живете тут?

— Одна живу.

Кажись, так мало они говорили и сказали друг другу, а времени много прошло. Звезды, все слабей и слабей мерцая, словно уходили все дальше в лазурь; стало свежей; с Днепра ветерок потянул и с другого берега перенес запах цветущих там тополей. Не козак и не Галя спохватились, что рассвет близко, а наднепровская чайка его почуяла и пронеслась с криком над Днепром.

— Прощайте! — промолвил козак.

— Прощайте! — промолвила Галя.

И козак ушел по дороге в город. И Галя, проводивши его глазами, еще долго провожала мыслями, пока забылась кратким сном до утра, тут же, у окошечка, склонившись головой на сложенные руки.

Когда она проснулась, яркие солнечные лучи задали ей светом в глаза неожиданно: она проспала утреннюю зарю — вот тебе раз! И Галя засмеялась небывалому случаю, и стала спешить на работу, и, умываясь, уронила кувшин с водой нечаянно, и опрокинула ведро ненарочно, и все смеялась сама с собой: потому что все, видите, выходило как-то неожиданно, вдруг…

Шибко шла Галя на работу, еще шибче билось у ней сердце, а еще шибче роились мысли… Ей представлялся одинокий-одинокий весенний вечер у окошечка, своя одинокая песня, весеннее тепло, мгла, и свежесть, и мерцание звезд… И вдруг заслоненный свет в окошечке и молодой козак… так вдруг… вдруг… так нежданно!

В этот день Гале случилось работать на огороде вместе с другой женщиной, с которой она и прежде иногда вместе работывала и толковала о людских бедах и напастях, печаль делила, лихо тешила.

— Хоть ложись да умирай! — сказала эта женщина Гале, когда они принялись полоть.

— О, что это вы говорите, любочка! — вскрикнула Галя.

— Что ж я говорю? Что есть, то и говорю.

И вправду, женщина была не жилица на свете: худа, бледна, изможденна.

— Нет, нет, — сказала Галя, — вы не горюйте. Как знать, что впереди будет!

— Что же будет? — возразила женщина. — Ничего, кроме беды да лиха!

— Ой, нет! — вскрикнула Галя. — Все может быть, все! Не ждешь совсем, не чаешь — и вдруг нежданно-нечаянно.

И Галя бросила полотье и оглянулась кругом, словно готова была встретить что-то нежданное-нечаянное…

— Да будет тебе: лиха да еще с лихвою! — проговорила женщина.

— Чего-чего не случается! — защебетала опять Галя. — Все случается! Все может быть!

И Галя поглядела с улыбкой на играющее солнце, будто думая: «Скатись ты сейчас на землю, ясное солнышко, так я не удивлюсь теперь; даже руки подставлю — не боюсь!»

А женщина промолвила:

— Полно тебе, Галя! Ты наскажешь такое, что на вербе груши, а на сосне яблоки растут!

И ввечеру дома, сидючи под своим окошечком, Галя думала о том, что все может быть и случится, всего надо ждать нечаянного, и улыбалась и, кажется, смело и весело ждала всего; но когда показалась высокая фигура на дороге к хатке, Галю обдало жаром и холодом. И чем ближе подходила фигура, тем жар жарче, а холод холодней ее обдавал. И когда вчерашний козак подошел к окошечку и сказал ей: «Добрый вечер!», Галя ему в ответ едва вымолвила свой «добрый вечер!»

В этот раз козак не спрашивал о дороге, а подошел как знакомый, гуляя, и завел речь о том, что за город Киев, красив и велик, и рассказал, что он недавно сюда приехал с товарищами на разные дива поглядеть и очень рад тому, что приехал…