— А на том свете жизнь распрекрасная: наши деревенские мужички чай-кофей пьют, а господа им самовары раздувают, да еще видел, как мой батюшка на твоем батьке воду возит!

— Что ты врешь, дурак! — закричал, разгневался на Ивана барин.

А Ивану того и надобно: взял он с барина двести рублев, да и был таков. Привез на двор денежки, наварил бражки, созвал на пир мужиков со всех соседних сел и деревень.

У вдовой старушки Авдотьи было два сына — Семен и Микита. Микита в холерный год помер, а Семен пошел по хожалой части, ходил торговать в город, в краснорядье. Раз зашел к той старушке Авдотье отпускной солдат, продувная голова, попросился переночевать.

Пустила старуха солдата:

— Откудова, служивый, идешь, куда путь держишь?

— Иду, бабушка, ни с далека, ни с близка, — отвечает солдат, — с того света иду.

— Ах, золотой ты мой, — говорит старуха, — видно, тебя ко мне сам господь послал. Помер у меня сынок в холерный год, не случалось ли, не видал ли ты его на том свете?

— Как же, бабушка, — отвечает солдат, — как не видать, много раз виделись. На том свете мы с твоим сынком три года журавлей пасли. Наказывал сынок тебе кланяться.

— Ах, родненький, — затужила, заплакала бабка, — то-то, чай, он с журавлями замаялся.

— Еще как замаялся, — отвечает бабке продувной солдат, — журавли-то на небе все по шиповнику да колючему рогознику бродят.

— Чай, и обносился сердешный?

— Еще как обносился: без порток по небу ходит.

Подумала старушка, поковырялась в добришке, солдату говорит:

— Послушай-ка, землячок, есть у меня кусочек холста аршин сорок да денег две красненьких. Сделай старухе такую милость: отнеси на тот свет, на небо, передай сынку подарочек.

— Изволь, бабушка, почему не отнесть!

Свернул солдат бабкин холст, положил деньги в карман, попрощался — и был таков.

А приехал из города, с краснорядья, другой бабкин сын, Семен. Стала ему бабка рассказывать про солдата:

— Ну, сынок, гостевал у меня человек с того свету, принес поклон от Микиты. Послала я с ним Миките на небо подарочек: кусок холста да денег две красненьких.

— А кто таков был у тебя?

— Был человек прохожий, отпускной солдат.

Положил ложку старухин сын, отказался щи хлебать.

— Ну, матушка, много ходил я по свету, знавал простаков, а проще тебя не видывал. Жить с тобой — последнее проживешь. Пойду лучше в люди, коль найду кого простоватее, буду тебя кормить и поить, а не найду — домой меня не жди, не ворочусь, живи сама, как знаешь!

Надел Семен шапку, стукнул дверью и пошел из родного дома в белый свет.

Зашел как-то Семен на господский двор, остановился перед господским домом, под самыми окнами. А ходили по господскому двору рябая свинья с поросятами. Стал Семен перед свиньей на колени и давай свинье в землю кланяться.

А сидела у окна барыня, поглядывала от безделья на свой господский двор. Увидала барыня незнакомого мужика.

— Эй, Марья, ступай на двор да спроси: для чего мужик свинье кланяется?

Побежала дворовая девка на двор, спрашивает мужика:

— Скажи, мужичок, для какой надобности ты свинье земные поклоны бьешь?

Отвечает Семен девке:

— Ах, милая моя барышня, для того я свинье поклоны бью, что ваша свинья моему деду приходится крестницей. А прошу я свинью на мою свадьбу. Не отпустит ли ваша добрая барыня свинью ко мне в свахи, а поросят в поезжане?

Побежала девка в дом, доложила барыне, как объяснил мужик.

Говорит барыня:

— Экий мужик дурак! Слыхано ли, видано ли, чтобы свиньи на свадьбах гуляли? Ну, так и быть, скажи дураку, что отпускаю на свадьбу нашу свинью. Наряди свинью в новую лисью шубу да веля запречь тройку лошадей в господскую бричку, — пусть посмеются над дураком люди!

Запрягли конюхи тройку господских лошадей, посадили в бричку свинью с поросятами в барыниной шубе. Сел Семен рядом со свиньей, ударил по лошадям и был таков.

О самую ту пору вернулся с охоты барин. Встретила его на крыльце барыня.

— Ах, душенька, была у нас без тебя здесь потеха! Приходил к нам на двор незнакомый мужичок, кланялся нашей свинье земно, просил меня отпустить ее на свадьбу в свахи, а поросят — в поезжане.

— Где же теперь свинья? — спрашивает барин.

— Нарядила я, душенька, свинью в мою лисью шубу, приказала запречь в бричку тройку лошадей, — пусть посмеются над дураком люди!

— Да откудова мужик тот? — закипел на барыню барин.

— Не знаю, не спрашивала, голубчик.

Осерчал барин, затопал ногами:

— Выходит, не мужик дурак, а ты и есть первая дура! Обманул тебя, дуру, хитрый мужик.

Велел барин седлать лучшего жеребца, вскочил в седло, поскакал за мужиком в погоню.

А Семен, как заслышал, что нагоняет его барин, спрятал лошадей в лесу, привязал под деревьями. Сам сел на пенек у дороги, положил возле себя свой валеный колпак.

Подскакал к нему барин:

— Эй, борода, не видал ли, не проезжал здесь мужик на тройке лошадей в господской бричке?

— Как не видать, — давненько проехал.

— А в какую сторону он поехал, как бы его догнать?

— Догнать — не устать, — отвечает Семен. — Да вишь, повороток в лесу много! Тебе, чай, наши дороги неведомы.

Задумался барин.

— Не возьмешься ли, дружок, догнать того мужика?

— Никак нет, ваше сиятельство, — отвечает Семен, — рад бы тебе услужить, да отойти невозможно: сидит у меня под колпаком живой сокол, птица дорогая, нельзя мне его оставить.

— Ничего, мужичок, я постерегу твоего сокола.

— Эх, ваше сиятельство, и рад бы оставить сокола, да боюсь, как бы не выпустил ты его, — хозяин мой за такое меня со света сживет.

— А дорого ли стоит сокол?

— Да что стоит? Говорил мне хозяин, что за пятьсот рублей не отдаст.

— Ладно, — говорит барин, — я буду твоего сокола стеречь, — а коли упущу, заплачу пятьсот рублей.

— Нет, ваше сиятельство, не будь во гнев сказано: сулишь ты заплатить, а что будет потом — неведомо.

— Ах ты, невежа, дурак! Разве станет обманывать барин! Если барскому слову не веришь, вот тебе деньги, получай в заклад пятьсот рублей!

Взял Семен в заклад господские денежки, сел на баринова жеребца, поскакал в темный лес.

Долго ждал мужика барин, — уж и солнышко закатилось, а мужика нет и нет.

«Ну-ка, — думает барин, — погляжу, что за сокол под мужицким колпаком».

Поднял барин колпак, а под колпаком пусто. Плюнул барин с досады, пешком пошел на свой барский двор.

А Семен прискакал домой на господской тройке и господского жеребца на поводу привел. Старухе говорит:

— Ну, матушка, не хотел я тебя кормить и поить, думал, что нет тебя проще на свете, да, видно, не без дураков белый свет: нашлись поглупее тебя. Живи у меня, ешь хлеб-соль да поминай нашего барина-дурака да нашу барыню-дуру.

Собрались раз поп, царь да пузатый барин за город погулять, посмотреть на простых людей, на безделье поклубить дорожную пыль. Идут так по дороге, промежду себя ведут разговоры.

Спрашивает царь у попа:

— Скажи мне, батя, что, по-твоему, на земле всего дороже?

Подумал поп и говорит:

— На земле всего дороже то, у кого баба толста да грудаста.

Говорит барину царь?

— Ну, а ты, господин, чего скажешь?

— Я то скажу, — отвечает барин, — то всего дороже, у кого денег мешок да земли на сто верст округ.

Идут так, топчут пыль, а встречу им горшечник-черепан, — везет из дальней деревни продавать на базар горшки, понукивает на сивую кобыленку.

Остановил царь черепана.

— Постой, мужичок! Не подвезешь ли нас до городских ворот, до первого повороту? А то, вишь, наши ноги прикрыл хворостом.

Осадил черепан кобыленку, горшки в канаву свалил, прикрыл хворостом.

— Отчего не повезти, — садитесь, добрые люди!

Сели царь, поп и пузатый барин в телегу, — на мужичьей телеге-то им непривычно! — толкают друг дружку, а черепан знай на свою кобыленку понукивает да посвистывает, вожжами трясет: