— Ты это в том смысле, что войдя вовнутрь сфинкса, мы окажемся в заднице?

— Причем в полной! — пообещал ему Иннокентий Павлович.

Несмотря на то, что Веревий внутренне уже давно приготовился к этому, его слух неприятно резануло решение Губернского суда в отношении него — казнь через повешение. Он был человеком отнюдь не робкого десятка. Между тем, услыхав, что приговор будет приведен в исполнение прямо здесь на тюремном дворе, уже завтра, на рассвете, Веревий почувствовал как внутри у него, словно что-то оборвалось.

Быть может, дело было в том, что вплоть до этого момента все было слишком расплывчато и неопределенно. Попросту говоря, еще вилами на воде писано. Теперь же, когда прилюдно было названо точное время и место, предстоящая казнь обрела явственные черты. Подобно неожиданно выросшей перед кораблем из предрассветного тумана скале, предстоящая казнь, внезапно встала перед Веревием, во всей своей ужасающей реальности и неотвратимости.

Теперь по большому счету уже практически ничего нельзя было сделать. Ситуация совершенно вышла из-под контроля и теперь судьбой Веревия распоряжался не он, а другие люди. Справедливости ради нужно отметить, что Веревий понимал, что они с Карлом поступали точно таким же образом, со своими жертвами, обрекая их на страшную смерть в Проклятой штольне. Тогда они, не задумываясь, закармливали Сынка со всей его кровожадной пещерной родней свежей человечиной. Им и в голову не приходило попытаться, хоть раз, поставить себя на место заживо пожираемых людей.

Но, это были другие люди, до которых им не было, ни тогда, ни тем более, сейчас, никакого дела. Завтрашнее же событие напрямую касалось его и только его. Ну и разумеется Карла тоже. И предстоящая казнь волновала его по той простой причине, что после того как она свершится, все его мысли, волнения и желания в одночасье прекратятся на веки вечные. Веревий же не был к этому готов совершенно и теперь остро осознавал, что приготовиться к этому вообще невозможно.

После того, как их сразу после приезда в тюрьму разделили с Карлом, он более не видел его. Даже на суде арестантов вводили в зал порознь. Не то чтобы Веревия в его нынешнем отчаянном положении очень уж занимала судьба друга, однако же, ему было любопытно как он и что с ним? Не исключено, что и вешать их будут одновременно, а быть может, сначала вздернут одного, а потом другого? А если так, то кто из них будет первым, а кто вторым?

Подобные этим вопросы, а также сотни других вертелись нескончаемой каруселью в его голове, выжимая из него остатки сил и мужества. Внешне этот не проявлялось никак, Веревий по-прежнему был образцом непоколебимости и твердости. Эту позицию он занял во время следствия, ее же последовательно придерживался и на суде. Но никто и не подозревал, каких поистине нечеловеческих усилий это ему стоило.

Веревий чувствовал, что с его головой творится что-то неладное. Возможно, там, на воле происходила резкая смена погоды, шел дождь или наоборот сияло солнце. Он не мог ничего этого видеть, так как его камера не имела даже маломальского окошка. Но быть может, капризы погоды были здесь вовсе и не причем. Хотя, по большому счету, сейчас это уже не имело для него ровно никакого значения.

В последние дни после ареста голова Веревия все более напоминала ему гулкий чугунный казан. Там перемешиваемые неторопливым течением времени, словно большие, сырые картофелины, медленно кружились, стукаясь, друг о друга, бесформенные, тяжелые мысли. Собственно, мысль была всего одна, но от долгого и частого употребления она разварилась на несколько мыслей поменьше. Теперь эти куски, вяло, кувыркаясь в его голове, шумно задевали за стенки черепной коробки и болезненно резонировали в мозг.

Главная же мысль Веревия заключалась в том, что очень скоро, возможно даже всего через несколько часов, его должны повесить. Мыслью поменьше было понимание того факта, что большая и лучшая часть его жизни уже обуглилась, истлела, и ветер давно развеял ее прах. Он так ничего и не достиг в жизни, несмотря на обилие грандиозных планов. То ли планы были непреподъемные, то ли он был слишком ленив. Сейчас это уже не имело никакого значения и, в конечном счете, не интересовало даже его самого.

Всего того немногого, чего он смог достичь в своей купеческой жизни, ему пришлось добиваться собственной головой. После знакомства с Карлом Крейцером пришло понимание, что он использовал ее не по назначению. Вместо того чтобы ею думать, он как кувалдой проламывал головой стены, которые жизнь исправно воздвигала на его пути. В отличие от него хитрый немец старался сначала хорошенько думать, а потом уже делать.

Теперь Веревий понимал, что был изначально обречен судьбой на неминуемое поражение. Все дело было в его низких начальных возможностях. Родители и немногочисленные родственники не оставили ему в наследство ни денег, ни связей, которые позволили бы ему начать завоевывать мир. Но, если через неделю после твоей казни, тебе исполнится полвека, продолжать сокрушаться по этому поводу, по меньшей мере, глупо.

Впрочем, Веревий и не жаловался на судьбу, хотя хвастаться ему, честно говоря, было нечем. Он весьма трезво оценивал сложившуюся ситуацию. Ему здорово подфартило тогда, что одновременно с находкой им Проклятой штольни, он познакомился с Карлом. Сбывая кровавое золото штольни ювелиру Гольбейну, они за короткое время, огребли огромные деньжищи. Но Веревию все было мало.

Он поставил себе цель стать не просто миллионщиком, а человеком владеющим десятками, если не сотнями миллионов. Он хотел стать одним из богатейших людей Российской империи. Карл же уговаривал его бросить штольню, продать пароходство и все, что у них было вложено в недвижимость, и пока не поздно убраться подобру-поздорову в Европу, или куда подальше. Например, в Америку. Но Веревий все отговаривал друга и говорил, что много денег никогда не бывает. Где еще они смогут так легко заработать капитал, для того чтобы потом безбедно жить в этой его Америке?

Теперь Веревий понимал, что несостоявшийся великий промышленник, а ныне арестант висельник — это пик всей его жизненной карьеры. При таком раскладе, рассчитывать на что-то большее, нежели пеньковый галстук за казенный счет, было бы слишком самонадеянно. Тем не менее, ему все же хотелось надеяться на лучшее. Хотя этому самому лучшему было неоткуда взяться.

Ныне грязная тюремная камера являла собой все принадлежавшее Веревию пространство. Да и то до рассвета, который был уже не за горами. Скоро, совсем скоро в камеру к нему придет священник для того чтобы исповедовать его перед казнью. Веревий, не знал какие слова, он будет говорить святому отцу, если вообще будет, хоть что-то говорить. А после этого за ним придут тюремные надзиратели и отведут в тюремный двор, где по скрипучим ступеням лестницы поднимут его на эшафот. Потом его подведут к виселице.

Веревий безрадостно скользил взглядом по неровным кирпичным стенам камеры, пытаясь хоть за что-то зацепиться взглядом. Но унылые, пыльные стены, были похожи друг на друга как братья близнецы. Чтобы отвлечься от страшных, пугающих мыслях о предстоящей казни, Веревий принялся мерить шагами свою камеру. Он бродил по замкнутому кругу, проходя мимо этих опостылевших стены, минуя одну за другой, безрадостно взирая на окружающее его убожество и нищету. Он уже понял, но все еще, в глубине души, не смирился, с тем, что из этой грязной тюремной камеры не было выхода. Вернее, один выход все же был, но он вел на эшафот, установленный посредине тюремного двора.

Веревий не знал, сколько времени ему осталось, но он явственно ощущал, как оно неумолимо словно песок в песочных часах истекает. Все же в глубине души он надеялся отыскать двери в другой мир, существовавший, по словам Карла в другом месте и другом времени. Для этого нужно было лишь воспользоваться золотым сосудцем наполненным жучьим соком, который был зашит у него под кожей правой ноги. Веревий верил и не верил в то, что это возможно. Он сам видел, на что способны чудовищные жуки, явившиеся тогда из воздуха на Чертов остров. Веревий верил в их существование, но он не верил, что с их помощью сможет обрести свободу и избежать виселицы. Он хотел и боялся реализовать эту свою последнюю возможность на спасение. Это чувство было настолько пронзительно, что Веревий неожиданно для самого себя всхлипнул.