С этими словами Зедлаг подошел к Песковскому, обнял его правой рукой, уткнувшись носом в плечо, и замер так на мгновение. При этом он не выпускал портфеля из левой руки.

Шмидт был явно смущен.

— Все мы готовы встретить свой час, господа, — сказал он, — об этом нет смысла говорить. Но, слушая сейчас господина Зедлага, я подумал, что нашим детям и нашим родным не будет радости и счастья, если мы, восемь германских мужчин, распрощаемся с жизнью, хотя и прихватив с собой десяток-другой вражеских солдат. Наши силы и наши сердца еще пригодятся Германии. И я хотел бы предложить... Здесь пятнадцать бутылок, нас восемь человек. Вторые семь разыграем. И тот, кому не достанется бутылки, выйдет к американцам. Это будет сегодня вторым и, может быть, самым серьезным испытанием мужества. Я думаю так.

Оммер отвернулся от окна и с презрением посмотрел на Шмидта.

Две недели назад у Песковского была встреча с генералом Гаем, встреча, после которой пришлось надолго оставить мечту о возвращении на Родину, казавшуюся такой близкой и реальной.

Гай находился на небольшой ферме близ Регенсштадта. Накануне вместе с помощником, стараясь не пропустить ни слова, он принимал по радио партию, сыгранную в Швейцарии: шахматист, живущий под Цюрихом, передавал далекому партнеру первые ходы дебюта четырех коней. Партия была как партия, только на девятом ходу королевский слон вдруг начал ходить необычно, конем, перепрыгивая через своих пехотинцев и устремляясь во вражеский тыл. Вслед за тем передатчик вывел в эфир три ряда четырехзначных цифр, которые были записаны на ферме с не меньшей тщательностью.

После того как цифры превратились в слова, в блокноте Гая несколько раз появилось имя «Уго Зедлаг». Далее назывались города, где его видели последний раз.

— Мне поручено сообщить тебе, — сказал Песковскому Гай, — что твое заявление о приеме в ВКП(б) в виде исключения рассмотрено без тебя. Ты принят. Поздравляю. И говорить теперь буду с тобой как с коммунистом.

Предстоял же генералу Гаю разговор особого свойства.

Фронт приближается к фашистской столице, вот-вот конец войне, солдаты начнут возвращаться домой, к женам, детям, матерям, все, что заставляло их каждодневно встречаться со смертью и еженощно недосыпать, — все это отступит в прошлое. Близок, близок день, ожиданием которого жила страна четыре почти года.

А он, Гай, был обязан сказать Песковскому, что его война окончится не скоро.

— Задание, которое мне поручено передать тебе, совершенно особого рода. И связано с особым риском... Ибо противоречит существующим представлениям о разведчике, который... И у тебя и у меня в голове прыгает это слово — «засвечен», в иное время после Белгородской операции тебя бы надежно хранили в тылу, но фашистский фронт разваливается, фашисты бегут к своему логову, командование верит в твои опыт и умение, способность вжиться в новую роль. Отныне твоим делом, целью и, если хочешь, добычей должен стать военный преступник Уго Зедлаг, он действовал в Харькове и Белгороде... Много жертв на его... чуть не сказал — «совести». Он завладел списками агентов... боится чужих, но своих боится не меньше. По имеющимся сведениям, он хочет пробраться в Южную Америку, где его ждут. Это умный и изворотливый враг. Ты должен знать, что он убрал двух наших сотрудников, а они были не новички. Петляет, порой принимает странные решения, чтобы запутать следы. Повторяю. Противник опасный. Мы не имеем права дать ему уйти. Найди Зедлага, не выпусти его! Это твой и наш общий долг перед теми, кто погиб на войне, и перед детьми, чтобы землю нашу от фашистских последышей очистить. Тут для тебя документы на имя Томаса Шмидта, учителя из прибалтов. Что ты должен знать о том, кто ты теперь есть... Запоминай.

...Спустя час Гай вынул портсигар, разыскал среди папирос одну, протянул ее Песковскому:

— Между прочим, «Казбек». Твой родной, бакинский. Только гильза другая. А теперь скажи, что передать жене и матери.

— Передайте, что говорят в таких случаях... Вероника ждет ребенка... пусть будет спокойна. Я прошу разрешить мне... Здесь недалеко один предатель по имени Рипа. Он убил моего отца. Я хочу, чтобы мне позволили...

— Думать забудь, — отрезал генерал. — Поручи его нам. А теперь... теперь с кем и как держать связь.

В конце встречи Гай открыл флягу, налил в крышку коньяк, протянул ее Песковскому и совсем не по-чекистски сказал:

— Ну, храни тебя бог!

...Когда Песковский произнес слова: «Это будет сегодня вторым и, может быть, самым серьезным испытанием мужества», он боковым зрением уловил, как порывисто отвернулся от амбразуры стоявший у пулемета Фридрих Оммер. В глазах Оммера читалась плохо скрываемая ненависть. Правда, он ничего не сказал. Сдержался. Но как поведет себя, когда они выпьют по первой бутылке?

«Как-никак, я предлагаю то, против чего бунтует его душа. Человек, которому судьба уже дала один раз «право заявить о себе»... он привык обращать на себя внимание. Надо быть осмотрительным. А что сказал бы господин Зедлаг?» Песковский перевел взгляд в его сторону. Зедлага на месте не было. Он исчез где-то, скорее всего, за грудой цинковых ведер. Песковский неторопливо двинулся вслед. Но едва он сделал пять шагов, как перед ним вырос Зедлаг. В его руках не было портфеля.

— О, вы снова рядом со мной, чудесный спаситель. Только чем я обязан вашему вниманию? Вы следите за мной третий день. Раз мы оказались наедине, я хотел бы спросить вас: почему вы не стреляли в американцев? На это никто не обратил внимания, кроме меня. — В глазах Зедлага мелькнул недобрый огонек.

Оммер пил большими глотками. Опорожнил одну бутылку. Потянулся за второй, давая понять, что предложение разыграть эти бутылки игнорирует и что он к американцам с поднятыми руками не выйдет.

С улицы донеслись взрывы. Артиллерийский расчет вкатил автоматическую пушку в разбитую витрину мясного магазина и открыл огонь по второму этажу дома напротив. Оттуда шлепали из автоматов. Американцы, чтобы не тратить попусту сил на штурм, решили разнести дом из пушки.

Орудие было невелико по размерам — такого Песковскому видеть еще не приходилось, — но имело силу дай бог! Расчет действовал в открытую, но засевшие в доме напротив ранили его командира, и тогда американцы преобразились, перестали гарцевать под пулями; пушчонка пробивала в толстой стене дома бреши немыслимой величины. Кончив стрелять, американцы выждали небольшой срок, уселись в кружок и начали приводить в чувство своего офицера.

— Они сами просят хорошую очередь, — сказал Оммер. — Посмотрите, какая мишень.

— Что будет потом? — спросил Песковский.

— Наплевать... Как будто у нас с вами есть «потом». Все, что у нас есть — глубокий плюсквамперфект[15].

— Господин Оммер, вы обязаны помнить, что отвечаете не только за себя.

— Я бы предпочел помнить о другом. О приказе фюрера сражаться до последнего. Вам разрешили сдаваться в плен? — На скуластом лице Оммера появились багровые пятна.

К Оммеру с видом умиротворителя подошел Зедлаг и сказал на ухо несколько слов. Оммер умолк, как бы осмысливая услышанное. Сделал вид, что взял себя в руки. Снова посмотрел в окно.

«...Нет, он не позирует, не изображает геройство... Имеет убеждения. Опасен вдвойне. У него на глазах только что убили солдат и офицеров, не пожелавших сложить оружие. Он считает их героями и хочет отомстить за них. Что мог сказать ему Зедлаг? Какую он имеет над ним власть? Зедлаг не хотел ссоры? Но почему, когда мы оказались с глазу на глаз, он произнес эти слова: «Вы следите за мной»? Значит, подозревает меня... И готов убрать, не пачкая своих рук. Оммер успокоился или только сделал вид?»

— Нет, мне никто не разрешил сдаваться в плен, пока был хоть один шанс из ста тысяч выиграть войну. Сейчас долг германца обязывает нас принять решение, которое позволило бы сберечь восемь жизней.