Астрологи сулят фюреру счастливое расположение звезд.
*
Придет пора — и мы узнаем все подробности одной из самых удивительных разведывательных операций двадцатого века: мы узнаем, кто, когда и каким образом помог Генеральному штабу Красной Армии добыть тот сверхзасекреченный план «Барбаросса», о существовании которого знал в Германии лишь узкий круг самых преданных, самых близких фюреру генералов. Мы сохраним в памяти поколений имя героя, так же прочно и любовно, как храним имя Рихарда Зорге, передатчик которого тревожно повторял: 22 июня, 22 июня!
Этот день все ближе, он надвигается тяжело и надсадно.
На часах поднимается красный флажок, пока не упал он, необходимо успеть разгадать чужой замысел, найти свои единственно допустимые, единственно верные ходы.
Может ли Гитлер перечеркнуть пакт и решиться развернуть войска против могучей военной державы, многомиллионного Советского Союза? В состоянии ли Германия вести долгую войну (это ясно: если война начнется, она будет долгой) на два фронта? Не следует ли рассматривать поступающие по дипломатическим каналам сведения о концентрации фашистских войск у советских рубежей как попытку вбить клин в отношения между двумя странами?
Тихий, спокойный предутренний час. В кабинете, где готовится докладная записка в Кремль, хорошо слышны часы на Спасской башне. С пятым их ударом окончательно согласовывается заключительная фраза записки относительно плана «Барбаросса»:
«Слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать как дезинформацию».
Время, прости подписавших эти строчки!
ГЛАВА ВТОРАЯ
ДИАЛОГИ
Полковник Ашенбах никогда ничего не делал зря. Его ум, его глаза были в постоянной работе: он не смотрел просто так. Он подмечал, выискивал, присматривал нечто, способное пригодиться сегодня ли, завтра ли или через много лет. Это была способность, выработанная долгими годами, способность ставить на службу факты, обстоятельства и события, какими бы незначительными ни казались они на первый взгляд.
Знакомясь все ближе с Францем Танненбаумом, Ашенбах спрашивал себя: чем может быть полезно это знакомство, что может дать, к чему привести?
Скромный учитель советской сельской школы — вчера. Гость Германии, в котором, без сомнения, все громче начинает звучать голос предков, — сегодня. А завтра — кем он может быть завтра? Все зависит от того, как развернутся события. Люди из круга Ашенбаха должны быть готовы к любому повороту событий. Даже к самому неожиданному. Когда приобретет особую ценность та информация об СССР, которой располагает выпускник советского вуза Франц Танненбаум.
Россия была трудной страной для разведки. Ашенбах помнил записку, с которой обратилось к Канарису руководство первого отдела управления разведки и контрразведки в не столь далекие дни:
«Причины ограниченности сведений о России — в сильной изоляции страны, являющейся результатом сложной процедуры въезда и выезда.
На улицах Москвы (не говоря уже о Ленинграде, Киеве, Харькове и пр.) мало иностранцев. Они бросаются в глаза, их передвижение по стране контролируется. Русские за границей — это, как правило, эмигранты, которые потеряли какие-либо связи с родиной и живут старыми представлениями о ней. Советские же граждане, выезжающие за рубеж, — это особо проверенные, надежные люди, работать с которыми смысла нет. Деньги не являются притягательной силой для русских. Все знатоки считают русскую контрразведку очень хорошей и разветвленной. В ее работе принимает активное участие население...»
«Особо проверенные, надежные...»
Но может быть...
А может быть, существуют исключения? Ведь многое зависит от того, кто работает и как.
— Я давно хотел поговорить с вами, мой друг, и рад, что такая возможность представилась, что мы оба пришли к этому разговору. Садитесь, герр Танненбаум. Чувствуйте себя естественно и раскрепощенно.
— Спасибо, герр Ашенбах.
— Мне всегда казалось, что ваши предки были деятельные и хорошей крови люди, и я подумал: для того ли они учились, развивались, совершенствовались от поколения к поколению, чтобы один молодой человек, который воспримет их плоть и дух, стал всего лишь учителем в маленькой сельской школе? Исполнительность, аккуратность, добросовестность... что еще нужно учителю немецкого языка в школе славного, но, увы, мало кому известного Терезендорфа? Вам никогда не казалось, что, если бы не счастливый жребий, не письмо от дяди, вы не повидали бы мир, не узнали, что есть страны, где в людях ценят истинные арийские качества: силу духа, непреклонность, предприимчивость?
— Я хотел сказать господину полковнику, что сегодня чувствую себя совсем не тем, кем был, когда переезжал границу. У меня известным образом... не знаю, точно ли это будет, сместились представления о некоторых ценностях.
— Поздравляю! Позвольте открыть первый из секретов, которые я приберег для нашей сегодняшней встречи. Как, по-вашему, кто помог Эрнсту Танненбауму вызвать племянника из России? у
— Благодарю, господин полковник.
— Я не для того говорю, чтобы вы меня благодарили. Познакомившись с родословной Танненбаумов и много лет зная милого Эрнста, я прекрасно понимал, как сможет послужить новой Германии молодой Танненбаум. И хочу сказать вам, имея на то самые высокие полномочия: давайте работать вместе на благо нашей прекрасной страны. У меня есть несколько предложений, которые, я уверен, заинтересуют вас.
— Что будет с моими родными?
— Абсолютно ничего. Вы вернетесь к себе, но мы будем знать, что у нас в России есть еще один друг, на тот случай... Есть хорошая поговорка: друг познается в трудную минуту, и мы будем знать, если придет такая минута...
— Но ведь если придет такая минута, о которой говорит господин полковник, человек, вернувшийся в СССР из Германии, мне кажется, будет привлекать к себе особое внимание. И вместо пользы... я смогу принести только вред.
— Да, мой друг, вы предусмотрительны, и это делает вам честь, но возвращение — это лишь один из допустимых вариантов. Есть и другие, не менее интересные, на тот случай, разумеется...
— Я глубоко ценю все, что мне говорит господин полковник. Знаю, как скромны мои силы и возможности. Но если бы мог что-то сделать, чтобы наши страны узнали друг друга, переняли лучшее, наладили бы контакты...
— Есть вещи, не зависящие от нашей воли и наших желаний, вещи, неподвластные нам и выражающие абсолютную, существующую саму по себе идею. Пришла пора проверки жизнестойкости нации. Пришла пора, когда каждый истинный немец должен спросить себя: кому ты служишь? во имя чего?
— Простите, господин Ашенбах, но я не готов к такому разговору. Слишком многое надо обдумать.
Ашенбах вдруг стал непроницаем, сделал шаг назад, словно отступая от того, что произнес, замкнулся. Посмотрел из окна на ровный, без единого деревца двор, выложенный бетонными плитами, на каменный, высотой в два человеческих роста забор, утыканный сверху стеклами, на будку часового и шлагбаум, перегораживавший въезд во двор, глазу было не на чем остановиться. Подошел к телефону и, не называя имени, сообщил, что выедет через семь минут, после чего рассеянно посмотрел на собеседника, как бы вспоминая, для чего тот приглашен.
— Мне можно идти? — Танненбаум поднялся и неторопливо, шагом типично штатским подошел к столу: — Господин полковник торопится?
«Он вряд ли согласится так вот просто расстаться со мной. Я обязан заставить себя, я должен показать, что во мне борются два начала... Пусть не будет у них никаких подозрений. Я не сделаю ничего, что дало бы ему основание думать, будто э т о я стремлюсь в разведку. Нет, во мне борются два чувства, я ничего не решил, и никто никогда за меня этого не решал. Пусть он подумает, как поступил бы сам, если бы оказался на моем месте и если бы его отец оставался у красных. У них всегда будет подозрение, что я заслан, что я не тот, за кого себя выдаю. Я не должен брать на себя никакой инициативы, все должно исходить от полковника».
