Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Еще месяц назад, думая о грядущем отпуске и не представляя, что это будет за жизнь и как начнет он распоряжаться временем своим, которого извечно, сколько он помнит себя, не хватало, Пантелеев сказал себе, что начнет писать воспоминания. Все же жизнь немалую прожил, на войне побывал, награды имеет. Аннушка одобрила эту мысль... На прошлой неделе, купив толстую тетрадь в клетку, Станислав Сергеевич вывел слово «Воспоминания» и теперь обдумывал план.

Пантелеевы решили провести отпуск в городе, походить по театрам, музеям, кино. И еще была причина: давно мечтали о телевизоре — теперь записались на «Рекорд», Аннушка через день отправлялась отмечаться. Тогда Станислав Сергеевич оставался с дочкой, а так вся первая половина дня бывала в его распоряжении.

Он рано выходил из дому, шел не торопясь, километра три от своего Сиреневого бульвара до Измайловского парка, делал двести — триста шагов по аллее, ведущей к пруду.

«Итак, глубокоуважаемый Станислав Сергеевич, вот и наступила пора, о которой вы мечтали. Ну, что будем делать все эти два месяца, как использовать то, что называют бюджетом времени? Будем иметь какую-нибудь цель или проживем так, в душевном и телесном спокойствии?

Ну хорошо, на занятия с дочерью — два часа в день, может быть, три. Час — газеты. Еще два часа — кино или шесть часов с дорогой — театр. Но театр — не каждый день. Времени для «Воспоминаний» будет достаточно. Вот только с чего и как начать? А если попробовать описать какой-нибудь боевой эпизод? Он немало повидал, он помнит, как на верную гибель уходили добровольцы. Без всяких громких слов по одному только приказу шли на смерть — один шанс из ста, из тысячи оставался. Это все знали, об этом никто не говорил. А сам он сколько раз на волосок от смерти бывал? Сколько отметин в душе оставила война? И все же было тогда то, чего нет у него сейчас. Он знал в ту пору, что по-особому нужен другим, потому что от его самообладания, упорства, находчивости зависел успех операции, а значит, жизнь многих и многих людей. Была ответственность высшего свойства, заставлявшая жить наполненной жизнью и помогавшая реализовать себя до конца.

Рассказать о таких людях, как Рустамбеков, Канделаки, Песковский, Мнацаканян, Примож Чобан, Кандалинцев... Он далеко теперь, на Дальнем Востоке, до генерала дослужился, повидаться бы с ним. Люди особого склада, особого мужества, да не обо всех и не обо всем можно пока написать. В нашем деле бывает — не сыновья, а лишь внуки узнают о настоящих героях...»

Так шел по тропинке погруженный в мысли Пантелеев, и еще долго неторопливо и размеренно текли бы воспоминания, если бы вдруг на дальней тропинке чуть впереди он не увидел одного человека... Что-то екнуло в груди. Мужчина показался до боли знакомым. Нет, не так: он показался до боли похожим... Броситься к нему, посмотреть в лицо.

Остановил себя.

Мало ли людей так держат голову, чуть набок? Это вовсе не значит, что все они обязаны носить фамилию «Песковский». Виделись они последний раз... сколько лет назад? Не мудрено забыть, как выглядел человек. Кроме всего прочего, Граня всегда одевался скромно, а этот будто только от портного.

Тот, кого Пантелеев принял за Песковского, свернул на боковую тропинку.

Долго бродил по аллеям Измайловского парка Станислав Сергеевич Пантелеев. Спрашивал себя — как поступить, если вдруг когда-нибудь подойдет к нему Евграф и молвит запросто: «Здравствуй, Станислав, рад видеть тебя в добром здравии».

Пантелеев представил себе на минуту — они идут по аллее как два добрых, только вчера расставшихся товарища, под ногами весенние лужицы... оба долго молчат... и думают. Каждый о своем.

Сколько ждал он одного только слова Вероники... обещал все забыть, хотел заменить Арсюшке отца, на ноги поставить. Вероника знала, как далеко Евграф и как мало надежд на его возвращение. Ушла в ожидание, всю себя посвятила сыну, работе. Теперь она далеко — в Кировабаде, с матерью Евграфа; последние годы так редко видятся.

Он долго ждал, Станислав Пантелеев, одного только слова, пока не привел в дом преданную и добрую Аннушку. Думал, с годами привыкнет к ней, возможно, полюбит. И правда, привык, не знает, как бы был без нее теперь. А Вероника так и осталась занозой в сердце.

Эх, все могло быть по-другому... Кому что доказала, кого в чем убедила? Помнил ее слова: «Мне столько дал Евграф, сколько никто другой дать не сможет. Ты человек умный, Станислав, и все должен понять».

«А меня, а меня-то узнал бы Песковский?»

Не так давно Пантелеев разыскал в пропылившемся альбоме свою фотокарточку, сделанную под Белгородом в сорок третьем. На него смотрел совсем юный, безусый, широколицый и ясноглазый офицер. Нет, сам бы он не узнал себя сегодня. Посмотрел Пантелеев в зеркало, подкрутил ус, взъерошил седые волосы, уложенные в прическу типа «заем», и еще раз сказал себе: нет, не узнал бы.

Подул легкий ветер, зашелестел, заблудился в ветвях. Сам того не заметив, Пантелеев прогулял больше часа. Знакомый шахматист окликнул его и показал рукой на свободное место напротив. Соблазн был велик — сыграть партию без очереди. Пантелеев ускорил шаг, взошел на веранду, обстоятельно расставил фигуры.

Немолодой партнер скосил глаза и, чем-то напоминая цыпленка, уставившегося на червяка, будто со стороны рассматривал позицию, долго думал над каждым ходом. Вдруг странная, непонятная тревога овладела Пантелеевым. Ему показалось, что кто-то стоит за ним и смотрит, не отрывая глаз.

Он почувствовал это и захотел тотчас обернуться, но какая-то сила остановила его, он продолжал играть рассеянно, подставил пешку, не заметил «вилки». Почувствовал неодобрительное движение сзади. Не обернулся.

Стоявший за спиной сказал:

— Надо было, Станислав Сергеевич, отступить ферзем. Такую игру отдаете!

Пантелеев узнал этот голос! Это был Граня Песковский, это был он, живой, невредимый... только не очень со своим голосом мог совладать.

— А вы не вмешивайтесь. Со стороны каждый может, — недовольно пробурчал партнер. — Учить каждый может со стороны.

— Я в Москве на два только дня. Еду к своим в Кировабад. Позвонил Аннушке, она сказала, что ты в парке. Рад, что встретил тебя, старина. А ты молодец молодцом.

— И ты тоже, Евграф. А ну-ка к нам! Знаешь что, давай все вместе — с Аннушкой и дочкой — махнем в Кировабад, а оттуда в Терезендорф. Давно мечтали об этом. Не возражаешь?

— Нет, конечно!

*

Спустя четыре дня у белого трехэтажного дома на улице Низами в Кировабаде остановилась машина. Из нее вышли двое мужчин, нагруженных свертками. Едва шофер выключил газ, к нему неожиданно обратился один из вышедших:

— Подожди минуту. — И, повернувшись к спутнику, сказал: — Знаешь что, Евграф, пожалуй, я вернусь. Сегодня лучше ты один. А Веронике от нас с Аннушкой вот это и еще сердечный привет.

— Да постой, куда ты?

— Нет, нет, не сегодня.

Махнув на прощание рукой, Пантелеев бросил шоферу:

— Поехали обратно в гостиницу.

...Когда в квартире на третьем этаже раздался легкий стук, Вероника Песковская, сидевшая за ученическими тетрадями, недовольно буркнула:

— Интересно, кто там стучится в дверь, почему не звонят? Арсюшка, пойди открой.

— Дядя, вам кого? — спросил мальчишка лет десяти, открыв дверь на два пальца и увидев смущенного мужчину с коробками в руках.

— Скажи, пожалуйста, здесь ли живет Вероника Вениаминовна?

— Мама, к тебе какой-то дядя! — крикнул в комнату малыш.

74
{"b":"201118","o":1}