Пантелеев стал отличником, получил поощрение командования за призовое место в республиканских соревнованиях по азербайджанской борьбе гюлеш. Если за что-нибудь берется, берется основательно. Когда я первый раз увидел его в расшитых узором шароварах, понял, что у него появился новый конек, он превратит этого конька в послушного мустанга и ускачет далеко-далеко. На удивление всем, позанимавшись лишь два месяца, он выиграл в турнире шесть встреч, припечатывая противников к ковру по всем правилам штамповального искусства. И только в последнем поединке столкнулся с длинноусым грузчиком из порта, ходившим и зимой и летом в одной рубашке, и проиграл ему, хотя не на туше. Пантелеев появился на этот свет, чтобы показывать другим пример. С годами его голос окреп, такой голос природа дает человеку, рожденному командовать.
Канделаки научился хорошему немецкому произношению и возгордился. Разговаривает с кем-нибудь, делает что-нибудь — смотрит по сторонам, выясняет, какое впечатление производит. Ему почему-то очень важно знать, что думают о нем другие. Но в одном нельзя отказать Котэ Канделаки — в сообразительности. Левый глаз у него видит чуть хуже, чем правый. Перед вступительными экзаменами нас придирчиво осматривали. У окулиста Канделаки прикрыл левой рукой левый глаз и прочитал правым самые крохотные буковки. «Теперь другим», — сказал врач. Хитрый Котэ нарочито медленно опустил левую, руку, медленно поднял правую и закрыл ею... тот же левый глаз. Доктор не почувствовал подвоха и написал: «Годен».
Признался нам в этом Канделаки только через два года.
Мы готовились к городской весенней эстафете «За нефть и хлопок». Хотя «мы» это не совсем точно. Честь и славу нашей группы должен был отстаивать Пантелеев, я же... был, так сказать, в запасе. В глубоком запасе. Просто у меня не было никаких надежд попасть в команду; тем не менее я должен был посещать все тренировки и быть готовым в случае необходимости заменить кого придется. Мы выступали под названием спортколлектива «Вымпел», наше начальство ревниво относилось к результатам своих спортивных команд, поэтому за три дня до эстафеты нас пригласили на тренировочный сбор. Здесь, на сборе, я и познакомился...
Впрочем, все по порядку. Эстафета была разбита на четырнадцать мужских и шесть женских этапов и проходила по прибрежным улицам через весь Баку — от нефтяных промыслов Баилова до текстильного комбината имени Ленина. Близ «Азнефти» Пантелеев должен был начать свой восьмисотметровый этап и около Девичьей башни передать эстафету радистке по имени Вероника. Славка никогда так не тренировался, по-моему, он задался целью опередить всех и вся и первым вручить Веронике эстафетную палочку. Училась Вероника Струнцова через дорогу от нашей школы, на курсах радисток, имела приятный грудной голос, была стройна и бела лицом. Я думаю, всего этого было достаточно, чтобы Станислав Пантелеев добровольно сдался в плен симпатичной бегунье.
За два дня до соревнований на последней прикидке меня попросили пробежать вместе с Пантелеевым его этап, чтобы он «почувствовал дыхание противника» и мог правильно распределить силы. Жать он должен был «на всю железку», мне же милостиво разрешили к середине этапа отстать, ибо все знали, что наши силы не равны — у меня еще что-то получалось на коротких дистанциях, но на средних... Славка мог бы дать мне фору в полсотню метров на своем этапе и все равно легко выиграть.
Я не понимаю до сих пор, черт побери, как все это произошло, откуда появились у меня силы и, самое главное, дыхание. Тот, кто первым заканчивал этап, получал право дотронуться рукой до руки Вероники Струнцовой. И все... Никогда не мог думать, что это будет таким стимулом, что я вдруг неожиданно почувствую на середине дистанции легкость и скажу себе: не хочу проигрывать, не проиграю.
Я бежал в такт старенькой, невесть откуда явившейся и застучавшей в голове песенке: «Эх-ха! Эх-ха-ха! Все вступайте в Автодор!» Она вертелась во мне заигранной патефонной пластинкой и почему-то давала веселое настроение. Когда-то мы распевали ее на большой перемене под руководством юного звонкоголосого пионервожатого — брались за руки, образовывали круг, делали пять шагов к центру: «Эх-ха! Эх-ха-ха!» — замирали на мгновение, поедая глазами вожатого и ожидая его сигнала. Он, упиваясь своим величием и косясь в сторону директора, благосклонно наблюдавшего за мистерией, резко вскидывал руку, исторгая из наших глоток радостный призывный клич: «Все вступайте в Автодор!»
Пантелеев не догадывался о таком моем козыре: «Автодорожная» помогала соблюдать ритм и не думать ни о чем, кроме одной симпатичной бегуньи, которая наблюдала за нами издалека, ожидая, кто первым дотронется до ее руки.
Я знал, что не проиграю сегодня Пантелееву.
Когда до конца оставалось метров двести, Станислав оглянулся (я отставал на два-три шага), недоуменно посмотрел на меня и, дабы наказать за самонадеянность, включил новую скорость. Раньше в таких случаях я сбивал темп, как бы говоря себе, Славке и вообще всему миру, что хватит, поиграли, больше я заниматься этими пустяками не собираюсь, дело твое, если все это воспринимаешь серьезно и если тебе хочется трусить еще, пожалуйста, я против ничего не имею, а меня избавь, хватит. Так случалось раньше, когда за поворотом, у входа на бульвар, не было плаката: «Привет участникам эстафеты «За нефть и хлопок», а под этим плакатом стройной бегуньи в легкой спортивной форме. Я начал приближаться к Станиславу, но, прежде чем сделать попытку обойти его, спросил себя: не нарушаю ли товарищеского закона, ведь, мне полагалось... я имел разрешение сойти... Ну, а он-то... он же был обязан жать вовсю... Значит, ничего не случится, попробую.
Когда мы поравнялись, я сказал ему негромко: «Держись, Пантелей!» — и дал ходу. Он дышал тяжело, а мне казалось, что я могу еще три, нет, пять километров в таком же темпе пройти, потому что увидел озорное лицо Вероники и понял, что у меня есть определенный шанс завоевать ее симпатию... Я опередил Славку метров на пять, дотронулся до руки Вероники несколько метров мы бежали рядом, на прощанье она улыбнулась мне.
По-моему, Пантелеев не понимал, что же такое произошло. Да и сам я тоже. Только вспомнил одного мудреца, который утверждал, что человек, ударивший другого, не заслуживает ответного удара в наказание, ибо за несколько мгновений, пролетевших с тех пор, стал иным; одним словом, философ считал, что в разные минуты жизни мы не похожи сами на себя и что это полнее всего подтверждается на спортивных ристалищах. Возможно, я немного лучше узнал гражданина Песковского Е. А. И еще понял, как важно мне иметь какой-то, пусть маленький, стимул. К чему приведет с годами этот случай на этапе у Девичьей башни, я еще предполагать не мог.
Славка был настоящим спортсменом и известие о том, что в день эстафеты на его этап выйду я, воспринял хладнокровно и отрешенно, будто не его это касалось. Я ему не соболезновал, бывали вещи, которые мы оба понимали хорошо и о которых никогда не говорили. Я же вновь подумал о том, что мог бы поучиться у него выдержке и умению делать хорошую мину при плохой игре.
Мне выдали новую форму — белую майку с красной полосой по диагонали, синие трусы и резиновые тапочки. За час до начала эстафеты мы сели в грузовик и начали развозить бегунов по этапам. Когда доехали до «Азнефти», я спрыгнул, приветливо помахал рукой товарищам: мол, знайте, все будет в порядке, не подведу...
Я приполз к Веронике на этап шестнадцатым. Получил палочку девятым, сразу резко вышел вперед, обогнал одного, другого, третьего... что было дальше и сколькие перегнали меня в самом конце этапа, лучше не вспоминать. Этот случай надолго отбил охоту пробовать силы в беге... И все же я не жалел о случившемся. Ведь это благодаря эстафете я познакомился с Вероникой. А что говорили о моих талантах Мнацаканян и Канделаки — можно было пропустить мимо ушей.
«Эх-ха! Эх-ха-ха! Все вступайте в Автодор!»
