Но что бы вы ему ни говорили, у вас останется ощущение, что он не услышал ни слова.

И теперь, стоя на крыльце, мистер Бенедикт сказал мальчику, пристально глядящему на него: «Ты милое, прелестное дитя»,— из страха, что он, мистер Бенедикт, вдруг придется ребенку не по душе.

Мистер Бенедикт спустился с крыльца и вышел за ворота, даже не взглянув в сторону своей маленькой покойницкой. Он оставил это удовольствие на потом. Очень важно, чтобы все происходило в правильной последовательности. Что толку думать о телах, которые лежат там и ждут, когда мистер Бенедикт приложит к ним свои умелые руки. Нет, лучше делать все так, как заведено, день за днем. И он вступил в бой.

Он в точности знал, куда пойти, чтобы распалить свой гнев. Он всегда проводил полдня, гуляя по маленькому городу, от места к месту, и чувствуя, как превосходство живых соседей переполняет его, как собственная ничтожность грызет его изнутри, омывает реками пота, завязывает сердце и разум в тугие трепещущие узлы.

Он беседовал с мистером Роджерсом, аптекарем. Праздные утренние разговоры ни о чем. И все крошечные шпильки, обидные интонации, оскорбления, которые мистер Роджерс отпустил в его адрес, мистер Бенедикт бережно сохранял в душе. У мистер Роджерса всегда была наготове новая гадость для человека, чье ремесло — обряжать покойников. «Ха-ха»,— смеялся мистер Бенедикт над очередной шуточкой, и ему хотелось кричать, кричать беспощадно и жестоко. «А, вот и ты, мертвяк»,— сказал мистер Роджерс в то утро. «Мертвяк,— повторил мистер Бенедикт.— Ха-ха».

Выйдя из аптеки, мистер Бенедикт наткнулся на мистера Стьювисанта, подрядчика. Мистер Стьювисант взглянул на свои наручные часы, чтобы проверить, сколько времени он может потратить на Бенедикта, прежде чем отправляться на деловую встречу.

— А, Бенедикт, привет! — крикнул Стьювисант,— Как бизнес? Должно быть, выматывает до смерти? Уловил соль? Я сказал: «Должно быть, выматывает до...»

— Да-да.— Мистер Бенедикт тихонько хохотнул.— А как ваш бизнес, мистер Стьювисант?

— Бенни, старина, скажи-ка, а почему у тебя руки такие ледяные? Ты когда руку пожимаешь, так прямо холодом пробирает. Должно быть, только что бальзамировал фригидную бабу, да? А ты неплохо устроился. Эй, слышал, что говорю? — рыкнул мистер Стьювисант, тяжело хлопая Бенедикта по спине.

— Прекрасно, прекрасно,— умоляюще произнес мистер Бенедикт, и на лице его блуждала бесплотная улыбка.— Доброго вам дня.

Так и продолжалось, одна встреча за другой. Мистер Бенедикт беспомощно метался от соседа к соседу. Он был озером, куда кидают что попало. Люди начинали с маленьких камушков, а потом, не дождавшись от мистера Бенедикта возражений, не дождавшись, чтобы гладь озера хотя бы чуточку сморщилась, начинали бросать кирпичи и булыжники. Но в озере по имени мистер Бенедикт не было дна, и как они ни старились, не могли вызвать ни всплеска, не могли насыпать мель или остров. Озеро было безответным.

День прошел и принес мистеру Бенедикту еще большую боль и беспомощность. Он продолжал бродить от дома к дому, встретился и поговорил еще с несколькими соседями. Он ненавидел себя, и эта ненависть доставляла ему неподдельное удовольствие. Но он продолжал свои блуждания, подгоняемый не столько мазохизмом, сколько мыслью о наслаждении, которое обещала приближающаяся ночь. И потому он вновь и вновь подставлялся под насмешки этих тупых, надутых задир и кланялся им, и бережно, будто нежные пирожные, брал их руки в свои и держал на уровне пояса. Ему ничего не было нужно от них — кроме насмешек.

— А, вот и ты, мясник! — приветствовал его мистер Флингер в гастрономической лавке.— Как там твоя трупная солонина и маринованные мозги?

Унижение набирало силу, как музыка. Крещендо унижения. И когда прозвучал финальный гром литавр оскорбления и самоуничижения, мистер Бенедикт бросил отчаянный взгляд на часы, увидел, что время пришло, и побежал назад через весь город. Теперь он был в апогее формы, он был готов: готов к работе, готов сделать то, что должно быть сделано, готов насладиться. Страшная часть дня позади, прекрасная вот-вот начнется!

Сгорая от нетерпения, взбежал он по ступеням покойницкой.

Комната ждала, словно укутанная свежевыпавшим снегом. Белые сугробы и едва угадываемые очертания того, что покоилось в сумраке под простынями.

Дверь распахнулась.

Мистер Бенедикт замер на пороге, в прямоугольнике света: подбородок вздернут, одна рука воздета в патетическом жесте приветствия, другая окоченело вцепилась в ручку двери.

Кукольник вернулся домой.

Долгую минуту он просто стоял в центре своих подмостков. Возможно, слушал гром аплодисментов. Он не шелохнулся, только чуть склонил голову в поклоне перед этой подобострастной, жаждущей, благодушной публикой, которая устроила ему овацию.

Медленно и аккуратно он снял плащ, повесил его на вешалку, облачился в свежий белый халат, профессионально четкими движениями застегнул все пуговицы, потом потер руки и оглядел своих добрых друзей.

Неделя выдалась удачной. Под простынями ждало своего часа сколько угодно семейных реликвий. И стоя перед ними, мистер Бенедикт чувствовал, как он растет, вытягивается, становится все больше и выше.

— Прямо как Алиса! — в удивлении воскликнул он.— Все выше и выше! Все страньше и страньше! — Он вытянул руки в стороны и вверх.

Он так и не смог избавиться от своей всегдашней недоверчивости, когда он оставался один на один с мертвецами. Ему до сих пор становилось не по себе при мысли, что здесь он — царь и бог, здесь он может творить с людьми все, что захочет, а они волей-неволей будут с ним вежливы и уступчивы. И сегодня, как и в другие такие ночи, его переполнял восторг, сейчас мистер Бенедикт был свободным и гибким, как Алиса в Стране чудес.

— Я расту, я становлюсь все выше и выше... Пожалуй, скоро я ударюсь головой в потолок!

Он прошел среди тех, кто лежал, укрытый простынями. Он чувствовал себя так, словно возвращался с позднего киносеанса: таким сильным, таким готовым к любой неожиданности, таким уверенным в себе... Ему казалось, что все смотрят, как он выходит из кинотеатра — красивый, безупречный, храбрый, словом, ничуть не хуже героя фильма. Его голос был звучным ах каким звучным и убедительным был сейчас его голос! — и левую бровь он поднимал так, как надо, и правильно постукивал тростью. Порой чары кинематографа не рассеивались всю дорогу до дома и продолжали действовать даже во сне. В жизни мистера Бенедикта было только два места, где ему было так хорошо: в кинозале и здесь, в его собственном маленьком театре смертного холода.

Он прошелся между рядами спящих, прочитал все имена на маленьких белых табличках.

— Мистер Уолтерс, мистер Смит, мисс Браун, мистер Эндрюс. Добрый вечер всем и каждому!

— Ну-с, как вы сегодня, миссис Шеллмунд? — поинтересовался мистер Бенедикт, приподнимая краешек простыни. Так смотрят на спящего ребенка в кроватке.— Вы блестяще выглядите, леди!

Миссис Шеллмунд за всю свою жизнь не обмолвилась с ним ни единым словом. Она всегда элегантно, плавно и стремительно скользила мимо, словно огромная белая статуя, под каменными юбками которой скрыты маленькие колеса.

— Дорогая миссис Шеллмунд...— Мистер Бенедикт пододвинул стул и стал рассматривать ее через лупу.— Знаете ли вы, моя леди, что ваши поры забиты жиром? При жизни вы были довольно гладкой. Проблемная кожа. Жир, сальные выделения и угри. Жирная, слишком жирная диета, миссис Шеллмунд, вот в чем корень ваших бед. Слишком много мороженого, нежных пирожных и сливочных карамелек. Вы всегда гордились своим интеллектом, миссис Шеллмунд. Думаю, для вас я был все равно что грошик на мостовой. Ну или, может быть, пенни. Но вы омывали свой прекрасный мозг таким изобилием шампанского, лимонада и содовой и относились ко мне с таким презрением, миссис Шеллмунд, что теперь с вами произойдет вот что...

Он провел операцию очень тщательно. Аккуратно вскрыл черепную коробку, извлек мозг. Потом приготовил кондитерский шприц и наполнил пустую голову пушистыми взбитыми сливками и хрустальными розовыми, белыми и зелеными звездочками, спиральками и завитушками. Поверх всего этого мистер Бенедикт красиво написал «Сладкие грезы», после чего аккуратно вернул фрагмент черепа на место и замаскировал разрез воском и пудрой.