А каковы были взаимоотношения за стенами укрепленных усадеб, каковы были отношения дихкана с рабами и клиентами?

Дихкан «сочетал в себе рабовладельца и родоплеменного вождя». Глава большой патриархальной семьи — кедхуда (кед — дом), он пользовался в нем деспотической властью. Кед включал в себя, помимо жен и наложниц с их потомством, также и всех других домочадцев, в том числе рабов и неполноправных, лично зависимых от главы дома кедиверов. Это был социальный коллектив, весьма близкий ранней римской «фамилии» («фамулюс» — домашний раб). «Фамилия», как отмечает Энгельс в «Происхождении семьи, частной собственности и государства», на первых порах обозначала даже не семью, а «совокупность принадлежащих одному человеку рабов». Лишь затем в обиход римлян вошло слово «фамилия» «для обозначения нового общественного организма, глава которого был господином жены и детей и некоторого числа рабов в силу римской отцовской власти, располагая по отношению к ним правом жизни и смерти».

Кед представлял собою чрезвычайно похожий на это социальный организм — «социальный коллектив, заселяющий единый комплекс построек, семейную домовую общину». В понятие кеда, «кроме собственного жилища главы дома, входили жилища его женатых сыновей и других родственников, хозяйственные постройки и т. п., причем все эти постройки находились внутри общей стены… «Кедиверами» бухар-худата и других аристократов Бухары… стала большая часть бедняков оазиса после подавления движения Абруя. Следовательно, перед нами особая категория людей, включаемых в состав «кеда», но не являющихся родственниками «кедхуда» — главы обитающей в ней патриархальной фамилии — и зависимых от него. Наиболее точным поэтому является перевод термина «кедивер» словом «клиент»[12].

Власть аристократии опиралась «на отряды вооруженных рабов… и привилегированное конное ополчение аристократической молодежи»[13].

Куда ни обратить взор в этом городе-государстве, всюду мы видим рабов или превращающихся в рабов свободных общинников.

Правда, рабы обитают вместе с семейством своих дихканов, и это, как и многое другое (как наличие хотя бы того же городского совета глав аристократических фамилий), свидетельствует о силе пережитков родоплеменного строя. Но сути дела это не меняет: они остаются рабами, ибо все, что изготовляют их руки, принадлежит не им, а владельцам рабов. В этих среднеазиатских городах до арабского завоевания нет, например, никаких следов отдельных кварталов ремесленников. И это говорит все о том же: о широком применении рабского труда, о том, что ремесленник был рабом и своего отдельного дома не имел, — сколько было усадеб дихканов, столько было в общем и ремесленных мастерских.

Это было рабовладельческое государство, на котором, однако, еще очень сильно держались обручи родо-племенного уклада, и они в большой мере сковывали какие бы то ни было проявления классовой борьбы. О возврате к временам государства такого типа — еще кастово-рабовладельческого, на социальной поверхности которого как будто тишь да гладь, — откровенно и страстно мечтал древнегреческий философ Платон — самый убежденный идеалист древности и самый заядлый реакционер из аристократов.

Одновременно со все большим выделением аристократии в городах Средней Азии аналогичный процесс обогащения одних представителей родов и постепенного закабаления нищающих общинников шел и среди кочевых племен. Нищающие общинники, несмотря на их принадлежность к тому же племени, что родовая знать, начинают занимать в каганате социальную ступень не многим высшую, чем рабы. Естественно, они не желают мириться с этим, они противятся такому ходу истории, при котором на их долю достается кабала, а завтра и формальное рабство. Но какую они могут выставить положительную «программу»? Только мечтания о возврате к уже переставшей существовать военной демократии кочевого племени! Они самозабвенно наколачивают старые тесные обручи на бочку, которая сильно раздалась, и никакими обручами не остановить брожения, идущего внутри ее…

Тирания Абруя — как раз одна из таких попыток. Абруй — тюрок, кочевник Тем не менее он предводительствовал восстанием в Бухаре — в городе. Факт очень важный, свидетельствующий о том, что социальные процессы развивались в одинаковом направлении и в городах Средней Азии, и в кочевых племенах ее. Нищающие кочевники бегут со своими юртами и палатками из каганата, где их не ждет ничего, кроме кабалы и рабства, в города, но и здесь сталкиваются с тем же, от чего бежали: с усиливающимся классовым разделением. Вот в чем причина того, что «правление Абруя… явилось… диктатурой… союза разоренных свободных воинов-тюрков, беглецов из каганата, и низших слоев населения оазиса…»

Своим острием она была направлена, с одной стороны, против господствующей аристократии каганата, с другой — против союзников этой знати: дихканов и богатых купцов…

Заключительный акт этой социальной трагедии нам уже известен. Чу-ло-хеу, не сумевший, по-видимому, разбить своего противника при помощи дружин тюркской аристократии, прибегает к помощи Китая, дающего ему вспомогательное войско… Або-Абруй попадает в плен и погибает, а поддерживавшие его бедняки становятся «слугами возвратившихся из Хамуката»[14].

В свете всего этого становится понятным и то, почему Абруй принял на себя титул эфталитских царей, империя которых распалась еще за столетие до его правления, и почему чеканка его монет похожа на их монеты, и многое в том же духе.

Угнетенные массы города и беглые кочевники, восставшие под предводительством Абруя и изгнавшие знать прочь из Бухары, мечтали о родо-племенном строе. Вот почему Абруй принял титул эфталитских царей. Лозунг эфталитов, за который классовые враги всегда обвиняли их в разврате — о восстановлении древних форм группового брака, — был также знаменем классовой борьбы. Дело в том, что создание аристократами гаремов, которые отрывали от общины громадное число женщин, было «одной из существенных форм закабаления свободных общинников и превращения их в полурабов феодализирующейся знати, в «дворовых» формирующегося поместья. От апроприации (то есть захвата, присвоения) женщин общины помещиками община жестоко страдала. Помимо того, что в этих условиях значительная часть общинников, а в первую очередь беднота, была осуждена на безбрачие, а соответственно на невозможность создать свое хозяйство, община в целом испытывала острую нужду в женской рабочей силе. Этим объясняется тот факт, что в числе «преступлений», вменяемых апологетами аристократии антифеодальным движениям и сектам, непременно фигурирует обвинение в «свальном грехе», «развратном поведении», «захвате женщин»[15].

Как стара погудка эксплуататоров обвинять своих классовых противников первым делом в разврате! Знакомая картина! Разве не клеветали и на нас во время коллективизации, что в колхозах все женщины будут обобществлены, что колхозников обязывают спать под общим одеялом? Во все времена классовые враги трудящихся не брезгуют никакой клеветой!

Шаг за шагом Толстов расшифровал все события, происшедшие в период тирании Абруя. В итоге исследования стало ясно, почему так мало сведений сохранила о нем история. Победители Абруя, бросившие его в мешок, наполненный красными пчелами, предпочитали вообще не вспоминать его имя, а поддерживавший его угнетенный народ имел только одну возможность сохранить память об этом восстании: в устном предании. Это он и сделал, и сделал свято: недаром, даже спустя четыре века, до Нишабури и Нершахи дошел рассказ об изгнании Абруем знати из Бухары. Никогда народ не забывал борцов со своими угнетателями, никогда не расставался с мечтой о конечной победе над ними и о своем торжестве!

Экскурс в историю, совершенный Толстовым, был проделан с помощью одних литературных источников. Но в освещении исследователя-марксиста и они показали с достаточной ясностью, как богат был событиями и сложен процесс классовой борьбы внутри среднеазиатских государств дофеодального периода. Совсем не вечно существовал там феодализм. Лишь в жесточайшей классовой борьбе феодалы установили свое господство и не раз и не два прибегали к помощи чужеземцев для этого, — все средства были хороши для них в классовой борьбе.