В литературе такой процесс называется «домашним рабством». Но название не меняет существа. Раб есть раб. Иерава, курумба, холея и им подобных прикрепили к хозяевам, и они без разрешения не могли от них уйти. Кроме еды, они ничего не получали.

Рабов покупали и продавали. В XVII веке пара рабов в Курге стоила 42 рупии. В середине XIX века христианский миссионер Мёглинг писал, что холея и иерава «продаются и покупаются по цене ниже цены скота». Без разрешения хозяина раб ничего не мог сделать. Даже жениться. Для этого хозяин должен был купить ему жену по своему вкусу и усмотрению. По цене не более 13 рупий. Как правило, хозяин это делал. Ибо будущие дети — это будущие рабы. Вложенный в брачное предприятие капитал приносил доход. Престиж самостоятельного курга измерялся не только количеством земли, но и количеством рабов, которыми он владел. Наибольшее число рабов было у кургских раджей. Рабы были разные. Одни были прикреплены к земле и не продавались отдельно от этой земли. Но если продавалась земля, то рабы вместе с ней отходили к новому хозяину. Вторая категория принадлежала дому и семье. Этих можно было продавать отдельно.

К середине XIX века в Курге практически уже не сохранилось свободных лесных племен. Они были превращены в рабов. Остались только названия этих племен да обычаи, которые сохранили эти рабы какими-то усилиями.

Две культуры долгое время существовали рядом. Сначала в свободном состоянии, а потом на положении хозяина и раба. Но и это положение предполагало их тесный контакт, потому что и те и другие были немногочисленны и потому что территория, на которой все это происходило, была мала. Две расы существовали рядом. Светлокожие европеоиды и темнокожие австралоиды. Одни земледельцы, другие в основном охотники и собиратели. Какая-то разница в уровнях их культур была. Но эта разница касалась в основном материальной стороны, духовные же миры их чем-то напоминали один другой. И поэтому ни один из них не подавил другой. Они взаимовлияли и взаимопроникали. Эти процессы формировали и шлифовали духовный мир тех и других. Хозяева присоединили богов своих рабов к своему пантеону, их духов — к своим духам. В какой-то мере это делалось сознательно: материальное господство должно быть освящено духовным. Кургские жрецы пришли в лесные святилища и объявили их своими. Они стали воздвигать в честь лесных богинь привычный им вертикальный камень. Они делали то, что позже сделают брамины, проникшие в кургские храмы. Те и другие совершали это во имя «идеологического господства». Светлокожие жрецы научились «дьявольским» танцам и «разговорам с богами». Возможно, что-то подобное они уже делали и до этого.

С другой стороны, рабы и их жрецы принимали участие в празднествах кургов, видели, как те поклонялись реке Кавери, входили в тонкости кургского ритуала. Со временем возникло то общее в верованиях и мировоззрении хозяев и рабов, что крайне усложнило духовный мир Курга в целом, населило его множеством разнообразных богов и духов и затруднило представление об изначальной религии и мировоззрении хозяев и рабов. Так покоренные темнокожие аборигены внесли свой вклад в духовный багаж светлокожих покорителей, значительно расширив и обогатив его.

Официально рабство в Курге продолжалось до конца XIX века, то есть до того момента, когда английские завоеватели стали закладывать там первые кофейные плантации. Рабство стало невыгодным новым хозяевам и новым отношениям, которые пришли на смену старым. Англичан больше устраивал труд батраков и сельскохозяйственных рабочих. «Освобожденные» постепенно становились ими. Но только постепенно. Рабство в его пережиточной форме продержалось в Курге еще долго, вплоть до нашего века, а в некорых местах и до недавних дней. Все, что пронеслось над маленькой горной страной, а затем и утвердилось в ней, сначала разрушило племенную и родовую организацию ее коренных обитателей, вырвало их из привычного образа жизни, затем бросило в рабство, а потом в бараки и хижины плантационных кули. Но как ни удивительно, до сих пор иерава и курумба, мале-кудия и холея, палея и калпа сохраняют своеобразие духовного мира, который отличает их от пришлых плантационных кули. И поэтому после тяжелого рабочего дня еще звучат их песни, их барабаны выбивают танцевальный ритм, а в лесах продолжают жить их боги и духи. Ну, а в остальном они не отличаются от других.

Каждое утро, в дождь и в жару они, потомки бывших рабов, как и их предки много лет назад, тянутся вереницами на поля и плантации Курга. Они покорно идут работать на хозяев, потомков тех, кто когда-то поработил их. У них пока нет другого выхода. Их уделом остается бесконечный день, заполненный тяжелым трудом, жалкие три рупии и грязные каморки в тесных, перенаселенных бараках. Они идут, опустив головы, стараясь избежать ястребиного взгляда плантатора или его надсмотрщика. Мужчины, женщины, старики, дети. Одно рабство сменилось другим. Тем, которое щедро предоставило в их распоряжение свободное капиталистическое предпринимательство в Курге. Но считают ли они, что ни им, ни их детям не вырваться из крепких многолетних пут этого рабства? Конечно, нет. Поэтому они вступают в профсоюзы, не опускают глаз перед всесильным хозяином, их голоса, требующие человеческих условий, звучат в дружном хоре забастовщиков. Их дети начинают получать образование. И в детях их будущее. Не такое близкое, как хотелось бы, но тем не менее будущее. У них было прошлое, у них должно быть и будущее. Некоторые из них уже понимают, что оно зависит от них самих, а не от тех, кто дает им работу, разъезжает на автомобилях, проводит праздные вечера в английских клубах.

Что бы вы сказали, если бы в один прекрасный день получили приглашение следующего содержания: «Миссис и мистер Бопайя просят разделить с ними компанию и оказать им честь своим присутствием на церемонии кормления духов предков. Церемония состоится 7 июня 1970 года в доме предков окки Батанда, Кадиятур, Кург». Вы бы, наверное, решили, что вас разыгрывают или мистифицируют. Признаюсь, что такая мысль пришла мне в голову, когда меркарский почтальон вручил мне конверт с вышепроцитированным приглашением. Я держала в руках плотный квадрат глянцевитой бумаги и перечитывала текст приглашения, отпечатанный в типографии Меркары. Но от того, что я сделала это уже несколько раз, текст приглашения не менялся. «На церемонии кормления духов предков…» — по-прежнему упрямо оставалось в нем. Но я вспомнила, что нахожусь не где-либо, а в Курге, и, значит, все это вполне серьезно — и это приглашение, и типографские буквы, и слова о духах предков, которых необходимо покормить. Я без колебаний приняла приглашение, о чем по телефону и известила миссис и мистера Бопайю (правда, с духами их предков таким путем я связаться не могла, и поэтому им оставалось смириться с неожиданностью моего появления в их доме).

За время своего пребывания в Курге я уже привыкла к духам предков и даже как-то привязалась к ним. В наших отношениях появилось что-то родственное. Привыкла я к ним быстро и безболезненно. Мой предыдущий опыт помог мне в этом. Ведь до этого я имела немало дел со всевозможными духами, пророками, оракулами, волшебниками и даже богинями. С одной из них, проживающей в племени гадаба в Ориссе, я даже находилась какое-то время в конфликте. Потом конфликт был разрешен в мою пользу. И я этим очень гордилась. Приглашение на глянцевой бумаге предоставляло мне возможность обогатить мой прошлый «потусторонний опыт» еще одним важным приобретением — участием в благотворительной кампании, направленной на поддержание бренного существования духов кургских предков.

И вот в одно прекрасное, но дождливое утро автомобиль мистера Бопайи остановился под моими окнами. Мы отправились в путь в деревню Кадиятур, которая находилась в 120 милях от Меркары. В этой деревне и был расположен дом предков окки Батанды. Той окки, члены которой помнили до сих пор своего первого предка. Предок назывался Айяппа и появился на свет при довольно трагических обстоятельствах.