— Лично не знаю, — ответила я. — Но слышала, что она жена бога Шивы.

— Вот-вот, — закивал головой жрец. — Вы правильно говорите. Это очень священная гора.

— Но на горе есть древние каменные погребения, — сказала я. — Кто их построил? Вы что-нибудь слышали об этом?

— Нет, ничего, — отрицательно качнул головой жрец. — Ну, а построили их те, кому надо было это сделать.

— Слушай, — придвинулась ко мне Минна. — В жизни большего чудака не встречала. — А еще жрец. «Кому надо было это…» — передразнила она его. — Пошли.

И мы пошли, поднимаясь все выше по сглаженной гранитной скале. Вершина горы Парвати была такой же гранитной и обнаженной. Мы остановились перевести дух. Оставалось сделать только несколько шагов. Неожиданно дождь прекратился. Налетел порыв холодного ветра, и сидевшее на вершине облако уплыло куда-то к соседним склонам. Из-за тучи, стоявшей над горой, торжествующе и празднично брызнули солнечные лучи. Лучи коснулись священной горы и осветили то, что было от нас еще несколько мгновений назад скрыто дождем и туманом. Я сразу поняла, что Минна Бопайя одержала крупную победу над Ченгаппами. Правда, некоторое состояние остолбенения мне удалось преодолеть не сразу. Но на это были свои причины. Вот о них я и хочу рассказать.

На обнаженной вершине горы бесконечными рядами выстроились пирамиды, сложенные из камней. Пирамиды тянулись к небу вертикальными менгирами, которые венчали их верхушки. Здесь, на этой каменистой вершине, их было не менее двухсот. Над пирамидами лесистой громадой, как декорация, возвышалась гора Пушпагири. Высота пирамид была разной: от полуметра до трех. К ним были пристроены небольшие дольмены, сложенные из гранитных плит. Одни дольмены были ориентированы на восток, другие на запад. Я прошла вдоль этих застывших каменных рядов и обнаружила несколько отдельных дольменов без пирамид. Они отличались от того пандава-паре, который я видела в Вираджпете. Их плиты не были столь массивными и отсутствовала передняя «стена» с круглыми отверстиями. Каждый дольмен имел только одну камеру. Между дольменами и пирамидами редкими вкраплениями высились одиночные менгиры. Что все это было? Памятные камни в честь погибших воинов? Древние святилища? Или погребения? Сказать было трудно. Я обошла дольмены и обследовала их, но они были пусты. Ни пепла, ни керамической посуды, которые обычно находят в погребениях. Ничего. Только каменное основание горы, служившее им полом. Кто соорудил эти памятники? Курги или более ранние пришельцы?

Каменные пирамиды и дольмены молчаливыми рядами проходили перед моими глазами. Серовато-белый мох покрывал камни, и от этого они выглядели поседевшими. Отсюда, с этой вершины, был виден простор Курга. Один за другим тянулись лесистые хребты. Между хребтами вклинивались узкие долины. И над лесами и горами плыли облака, но они шли ниже нашей вершины. Здесь же над нами висело близкое небо. Вершина напоминала огромную сторожевую башню Курга, на которой вечным дозором застыли седые каменные воины, поднявшие к небу острые пики менгиров. Сколько веков они стерегут Кург? Сколько дождей и ветров прошумело над ними? Свидетелями чего они были? Но они молчат. Кто-то заклял их этим молчанием и неподвижностью. И только ветер мечется среди каменных стражей, поет и плачет о чем-то давно ушедшем и невозвратимом. А они стоят, навечно замершие, и несут свой бесконечный тысячелетний дозор на границе маленькой горной страны.

Солнце, на краткий миг озарившее эту удивительную картину, вновь скрылось за тучами. Небо потемнело, стал снова накрапывать дождь. Облака наползли на каменных стражей, окутали их плащами туманов и увели от нас куда-то в далекое прошлое.

Возвращались мы в Меркару уже ночью. Струи ливня хлестали по брезентовым бокам джипа. Фары выхватывали из темноты придорожные кусты и деревья. Дул порывистый ветер, и они мерно раскачивались под его напором. И в этой тьме, пронизанной водой и туманом, деревья и кусты казались гигантскими водорослями, колышущимися на дне призрачного древнего моря. Наконец где-то внизу замелькали огоньки Меркары. Призрачное море медленно растворялось и уходило туда, где остались безмолвные и таинственные каменные стражи священной горы Парвати…

Я ездила по Кургу, ежедневно общалась с его людьми, слушала их рассказы, наблюдала их церемонии, изучала их религию. Я осматривала их памятные камни, дольмены, стелы с надписями. И, конечно, вопрос, каково же происхождение кургов, не давал мне покоя. Но я должна сразу вас разочаровать. Я не смогу ответить на него. Многие до меня старались это сделать, но и у них тоже ничего не получалось. Я расскажу о том, что думали и писали по этому поводу до меня, и позволю себе также порассуждать немного на эту тему.

Первое знакомство с кургами, даже поверхностное, приводит к мысли, что они отличаются, так же как и индийское племя тода, от основного дравидийского населения Южной Индии. Отличаются внешне, обычаями, характером. У многих крупных дравидийских народов, таких, как тамилы и телугу, малаяли и каннара, существует значительная примесь австралоидной крови, крови древнейшего населения Индии. Эта примесь внесла и определенные черты в облик индийских дравидов. Толстые губы, широкие носы, вьющиеся волосы, темная кожа — довольно частое явление среди индийских южан. У кургов такой примеси почти нет. Они продолжают сохранять чистоту своего древнего антропологического типа. А тип этот, как уже говорилось, европеоидный. У кургов светлая кожа, прямые волосы, тонкие носы — у многих с горбинкой, узкие губы. Цвет глаз у большинства темный, но нередко встречаются люди с голубыми, серыми и зелеными глазами. Светлоглазого курга от современного европейца отличает иногда только легкая смугловатость кожи. Форма их головы имеет тенденцию к брахикранности, то есть к короткоголовью. Это их в какой-то мере отличает от европеоидного средиземноморского типа, который существует среди населения Южной Индии с древнейших времен. Для этих средиземноморцев, к которым, например, принадлежит европеоидное племя тода, характерна доликоцефальность, или, иными словами, длинноголовость.

Одежда, военные традиции кургов выделяют их среди земледельческих народов Южной Индии. Ряд их церемоний не имеет аналогий у остального южноиндийского населения. Неподатливость индуизму — господствующей религии страны, незначительная роль в их духовной жизни индусских жрецов-браминов свидетельствуют о разных истоках формирования индуизма и религиозной системы кургов. Все эти отличия придают кургам характер уникальности. Уникальности загадочной и не всегда объяснимой. Это подтверждает мысль о том, что курги в противоположность соседствующим с ними группам австралоидного населения, таким, как иерава или курумба, не являются аборигенами здешних мест. Они пришлые.

Естественно, что в связи с этим утверждением сразу возникают вопросы: откуда они пришли и когда? Достоверно и определенно на этот вопрос можно ответить только исследуя большую и пока нерешенную проблему происхождения индийских дравидов вообще. Ибо курги, несмотря на свои отличия, являются неотъемлемой частью дравидийского населения, вернее, народов, говорящих на дравидийских языках. Их отличия от остальных, которые, возможно, возникли в результате долгой изоляции Курга, лишний раз подчеркивают сложность процесса формирования дравидоязычного населения, прихотливость путей передвижения народов в древней Индии.

Язык кодагу, на котором говорят курги, относится к семье дравидийских языков. В основном этот язык и связывает кургов с остальными дравидами, что дает нам определенную возможность рассматривать вопрос их происхождения как неотъемлемый от общих исторических проблем дравидоязычного населения. Язык кодагу в какой-то мере близок к одному из крупных соседних языков каннара и, по утверждению некоторых, является даже диалектом последнего. Правда, в кодагу есть свой специфический словарный запас, который отличает его от других дравидийских языков. Но этот запас еще не изучен, и поэтому исторический его характер остается для нас неясным.