— Да, — вздохнул дед Павлис, — я почувствовал.
— Теперь мы все объединимся, — продолжал отец Фотис, — теперь не будет твоего и моего, не будет больше изгородей, сундуков и затворов; теперь все будем работать и все вместе будем есть! Каждый будет делать то, что умеет; каждый будет работать, сколько может; один будет рыболовом на озере Войдомата, другой — охотником, третий — земледельцем, четвертый будет пасти животных, которых послал нам бог. Все мы братья, одна семья, один отец у нас — бог!
— Пусть обновятся и очистятся наши души, — говорил далее священник, раскидывая руки в стороны, — построить новую жизнь очень трудно, помогите мне, братья! Труд, терпение, любовь и вера в бога! Какими были первые христиане? Собирались они в катакомбах, глубоко под землей, и закладывали фундамент новой жизни. Так и эти пещеры, ведущие в недра земли, являются нашими катакомбами, сюда мы принесли Христа. Мы познали несправедливость и теперь возродим равенство! Не бойся, сын мой Петрос, мы должны забыть о прошлом, пусть оно будет проклято! Помогите же мне, и сообща построим новый мир!
Взволнованные, все поднялись и окружили священника.
— Все вместе! — крикнул опять отец Фотис. — Все вместе! Вот наш новый девиз, и он нас спасет!
— Все вместе! — крикнули женщины, мужчины и подняли руки, как будто давая клятву.
Дед Харилаос перекрестился.
— Бедность, сделай мое сердце щедрым, — сказал он, и его глаза наполнились слезами, — не дай мне, господи, богатства, а то я снова стану дурным человеком!
— Не бойся, дед Харилаос, — сказал Петрос и улыбнулся, — не бойся, мы тебе не дадим разбогатеть!
Священник снял свою епитрахиль, свернул ее и отдал старухе, которую назначил церковной служительницей.
— Дети мои, — сказал он, — сегодня воскресенье, отдыхайте! Завтра снова начнется работа. Молодые, развлекайтесь! Займитесь играми! Мужчины! Соберитесь и поговорите о наших делах! Женщины, посидите все вместе, утешьте одна другую. Я же поднимусь на ту гору, что напротив; там наши добрые друзья-корзинщики ждут меня. До вечера, дети мои, да будет господь бог с вами!
Так сказал священник, взял свою палку и двинулся в путь.
Три апостола, Петр, Иаков и Иоанн, сели вокруг Манольоса, раскрыли маленькое евангелие, которое принес сегодня утром Яннакос, и собирались приступить к чтению.
Они уже привыкли к покрытому язвами лицу Манольоса. Первый страх прошел, и они могли теперь глядеть на него без отвращения и страха. Яннакос тайком от Манольоса попросил отца Фотиса прийти посмотреть их больного друга и сказать, что с ним. Священник обошел весь мир, много выстрадал; он знал все болезни и души людей и — как знать? — мог, пожалуй, найти лекарство… Может быть, Манольос и не нуждался в мазях и эликсирах; возможно, эта его внезапная болезнь имела какую-то особую причину; может статься, это была проделка дьявола, и тогда священник сумел бы изгнать нечистую силу.
И вот поднялись сегодня три товарища на гору, и каждый принес подарок больному другу: Яннакос — маленькое евангелие, Костандис — коробку лукума, Михелис — небольшую икону с изображением распятия. Это была старинная икона, память его матери, и изображала она распятого Христа, вокруг которого были нарисованы тысячи ласточек, — не ангелов, а ласточек. Они сидели на его руках, на верхушке креста, и, открыв клювики, как будто пели… Крест был изображен в виде цветущего миндального дерева. Среди розовых цветов и птичек улыбался лик распятого Христа, а у подножия креста одиноко сидела грешница Магдалина и вытирала распущенными волосами кровь, струившуюся по ногам Христа…
Манольос ждал друзей на лавочке у кошары. Он умылся, надел праздничную одежду и, держа в руках вырезанную им святую маску, рассматривал образ Христа. То смотрел ему прямо в лицо, то поворачивал вправо или влево, чтобы лучше видеть скорбь, боль и улыбку бога. Манольос взял подарки, поклонился евангелию и долго смотрел на распятие.
— Это не распятие, это весна, — прошептал он. Потом взглянул на женщину с распущенными волосами, сидевшую у ног Христа, и вздохнул.
Приложив губы к ногам Христа, он тут же испуганно отстранился: ему показалось, что он поцеловал белокурые волосы и голую шею блудницы.
Яннакос взял икону из рук Манольоса.
— Ну, Манольос, — сказал он, — вот тебе евангелие, читай.
— Что прочесть, Яннакос?
— Открывай где попало! А чего не поймем, над тем будем думать вместе, пока все не станет ясным…
Манольос взял евангелие, наклонился, поцеловал его и открыл.
— Во имя господа, — сказал он, — и начал медленно, по слогам, читать:
— «Увидев народ, он взошел на гору; и, когда сел, приступили к нему ученики его.
И он, отверзши уста свои, учил их, говоря: блаженны нищие духом, ибо их есть царство небесное».
— Это легко, — сказал радостно Яннакос. — Слава богу, я все тут понял. А ты, Костандис?
Но Костандису не все было ясно.
— Что значит «нищие духом»? — спросил он.
— Те, кто необразованные, — разъяснил Яннакос. — Те, которые не учились в больших школах, а думают, что все знают.
— Нет, не необразованные, — поправил Манольос. — И образованные могут быть такими, как дед Ладас… Здесь, наверно, подразумевается что-то другое. Как ты думаешь, Яннакос, и ты, Михелис?
— Нищие духом, — предположил Михелис, — это те, у кого разум неискушенный, простой, те, которые не мудрствуют, а верят всем сердцем… Мне так кажется, но лучше спросим у отца Фотиса.
— Дальше! — сказал Яннакос нетерпеливо. — Это понятно, давайте дальше!
Манольос снова начал читать:
— «Блаженны плачущие, ибо они утешатся».
— Это еще труднее, — сказал Яннакос, почесывая голову. — Что значит «утешатся»?
— Их утешат… — объяснил Костандис. — Но кто их утешит? Кто? Не понимаю.
— Я, кажется, почти понимаю это, — сказал Манольос. — Те, кто скорбят, то есть все те, кто мучаются и страдают, не должны падать духом; бог их утешит.
— Давайте и об этом спросим, — предложил Яннакос, который торопился. — Дальше!
— «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю».
— Это уже совсем ясно! — крикнул Яннакос. — Счастливы те, которые покорны, а это значит — невинны, добры, смиренны; они в конце концов победят, весь мир будет им принадлежать. Это значит, — что не войной, а любовью они завоюют мир. Долой войны! Все мы братья!
— А турки? — спросил Костандис, еще не вполне убежденный.
— И турки! — ответил взволнованный Яннакос. — И ага, и его Юсуфчик, и сеиз. Все!
— И те, которые разрушили село отца Фотиса? — недоверчиво спросил Костандис.
Яннакос снова почесал голову.
— Этого я не знаю, — сказал он. — Спросим его самого… Дальше!
— «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся».
— О! вскрикнули все. — Дай бог, чтоб мы узнали справедливость.
Возбужденный Яннакос поднялся.
— Блаженны, — крикнул он, — алчущие и жаждущие правды! Друзья, это как раз мы и есть, Христос обращается к нам четверым, алчущим и жаждущим справедливости… Мое сердце открылось, братья, как будто Христос обратил свой лик ко мне и заговорил со мной… Не падайте духом, друзья! Давай дальше, мой Манольос!
— «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут».
— Ты слышишь, старик Патриархеас! — снова вспылил Яннакос. — Ты слышишь эти слова, обжора? — Ты встречаешься с нами на улице и не здороваешься, потому что мы подали милостыню бедным — четыре корзины с продовольствием! А ты слышишь, поп Григорис, ты ведь взбесился и прогнал голодающих, лишь бы видеть свой стол заваленным всяким добром и свое брюхо набитым, — чтоб ты лопнул и засмердел на весь мир! Слушай и ты, дед Ладас. Скряга, ты даже своему ангелу не подашь воды! Привет тебе, Михелис! Ты так не похож на своего отца; ты войдешь в царство небесное вместе с четырьмя корзинами; ведь корзины были твоими, а не нашими… Дальше!
— «Блаженны чистые сердцем, ибо они бога узрят».
— Я снова не все понимаю, — сказал Костандис, — но общий смысл мне ясен; только это «узрят» меня смущает. Что должно обозначать это «узрят»?