Я вгляделся в лицо Мученика десницы Господа, искажённое внезапной смертью, пытаясь увидеть за ним Лоскутного человека.

– Нет, – сказал я, переворачивая труп так, чтобы открыть затылок. – Баутиста, ты не одолжишь свою петарду?

Полицейский без слов протянул мне бластер. Я приставил дуло к основанию черепа Лоскутного человека и попытался разобраться, чувствую ли я что-нибудь.

– Есть желающие произнести прощальное слово? – невозмутимо спросила Трепп.

Баутиста отвернулся.

– Кончай поскорее.

Если у моего отца и были какие-то замечания, он сохранил их при себе. Вокруг раздавались только крики раненых зрителей, но мне не было до них никакого дела.

Не испытывая абсолютно ничего, я нажал на курок.

Я по-прежнему ничего не испытывал и через час, когда приехавшая Ортега обнаружила меня в цехе загрузки оболочек. Я сидел на вилах автоматического погрузчика, глядя на зелёное свечение от пустых резервуаров. Шлюз, открываясь, глухо стукнул и зажужжал, но я не отреагировал на это. Даже узнав шаги Ортеги и её голос, когда она тихо выругалась, споткнувшись о спутанные на полу кабели, я так и не обернулся. Я сидел неподвижно, словно отключенная машина.

– Как ты себя чувствуешь?

Повернувшись, я увидел Ортегу, остановившуюся у погрузчика.

– Вероятно, так же, как выгляжу.

– Что ж, выглядишь ты дерьмово. – Протянув руку, она ухватилась за подвернувшуюся кстати решетку – Не возражаешь, если я к тебе присоединюсь?

– Валяй. Тебе помочь?

– Не надо. – Подтянувшись, Ортега повисла на руках, посерев от напряжения. – Хотя, впрочем, не откажусь.

Я протянул ей менее искалеченную руку, и Ортега, крякнув, взобралась на подъемник. Она неуклюже опустилась на корточки, пересела ко мне поудобнее и потёрла плечи.

– Господи, как же здесь холодно. И давно ты тут сидишь?

– С час.

Ортега посмотрела на пустые резервуары.

– Увидел что-нибудь интересное?

– Я думаю.

– О… – Она снова помолчала. – Знаешь, этот летинол, мать его, хуже шокового пистолета. По крайней мере, получив заряд, хотя бы понимаешь, что тебе сделали больно. А летинол убаюкивает. Дескать, всё позади, надо просто успокоиться и расслабиться. И вдруг ты спотыкаешься о первый же пятисантиметровый кабель, через который хочешь перешагнуть.

– По-моему, сейчас тебе полагается лежать в постели, – мягко заметил я.

– Как, наверное, и тебе. Завтра на твоем лице вскочат замечательные синяки. Мерсер сделал обезболивающий укол?

– Я в этом не нуждаюсь.

– Ох, какой крутой. А мне казалось, мы с тобой договаривались, что ты будешь бережно относиться к этой оболочке.

Я криво усмехнулся.

– Видела бы ты того, другого.

– Его я тоже видела. Разорвал пополам голыми руками, да?

Я продолжал улыбаться.

– Где Трепп?

– Твоя подружка? Исчезла. Сказала Баутисте что-то насчет конфликта интересов и растворилась в ночи. Баутиста рвёт на себе волосы, пытаясь придумать, как выбраться из этой ямы. Не хочешь переговорить с ним?

– Ладно.

Я непроизвольно заёрзал. В исходившем от резервуаров зелёном свечении было что-то гипнотическое, и под общим оцепенением, охватившим меня, начинали кружить мысли, наталкиваясь друг на друга, словно акулы, которым бросили корм. Смерть Кадмина, вместо того чтобы принести облегчение, наоборот, лишь запалила в груди медленно горящий бикфордов шнур, ведущий к потребности делать боль. Кто-то должен заплатить за случившееся.

Пусть это станет твоим личным делом.

Это было больше, чем личное дело. Речь шла о Луизе (она же Анемона), выпотрошенной на операционном столе; об Элизабет Элиотт, зверски зарезанной и не имеющей денег на новую оболочку; об Ирене Элиотт, скорбящей о своём теле, которое носит какая-то крупная деловая шишка; о Викторе Элиотте, раздираемом горечью утраты и оглушённом встречей с вроде бы той же самой и одновременно другой женщиной. Речь шла о молодом чернокожем мужчине, встречающем родных в теле белого мужчины средних лет, убитого вредными привычками; речь шла о Вирджинии Видауре, с презрительной надменностью отправляющейся на хранение, гордо вскинув голову и отравляя последней сигаретой лёгкие, которые ей всё равно предстоит потерять, отдав их какому-нибудь состоятельному вампиру. Речь шла о Джимми де Сото, вырвавшему собственный глаз среди грязи и пожаров Инненина, и о миллионах подобных ему, раскиданных по всему Протекторату, сколоченному наспех скопищу человеческого материала, выброшенного на помойку истории. Кто-то должен заплатить за всех них, а также за многих других.

Чувствуя лёгкое головокружение, я неуклюже слез с подъёмника и помог спуститься Ортеге. Тяжесть её тела причинила моим изувеченным рукам сильную боль, не шедшую ни в какое сравнение с внезапным леденящим осознанием того, что нам осталось провести вместе считаные часы. Не знаю, откуда взялась эта мысль, но она прочно поселилась в незыблемом основании моего сознания, которому я привык доверять больше, чем логическим рассуждениям. Мы вышли из цеха загрузки оболочек, держась за руки, и не замечали этого до тех пор, пока не столкнулись в коридоре нос к носу с Баутистой, после чего непроизвольно отпрянули друг от друга, словно устыдившись.

– Я тебя повсюду искал, Ковач. – Если у Баутисты и возникли какие-то мысли по поводу нашего хождения за ручку, он оставил их при себе. – Твоя подружка-наёмница смылась, предоставив убирать за ней грязь.

– Да, Кристи… – Осекшись, я искоса взглянул на Ортегу. – Да, мне уже об этом сказали. Она прихватила с собой осколочную винтовку?

Баутиста кивнул.

– Отлично, вот у вас и есть отличная версия. Неизвестный позвонил и сообщил о выстрелах на борту «Розы Панамы». Вы прибыли на место и обнаружили перебитых зрителей, убитых Кадмина с Карнажем и нас с Ортегой, едва живых. Судя по всему, Карнаж затронул чьи-то интересы и последовала жестокая расправа.

Краем глаза я увидел, что Ортега качает головой.

– Не пройдёт, – нахмурился Баутиста. – Все звонки на Фелл-стрит обязательно записываются. То же самое относится к видеофонам в патрульных машинах.

Я пожал плечами, чувствуя, как внутри пробуждается чрезвычайный посланник.

– И что с того? У вас, не важно, у кого именно – у тебя, у Ортеги, – здесь, в Ричмонде, есть осведомители. Естественно, их имена вы назвать не можете. Звонок поступил на личный телефон, который совсем некстати оказался разбит случайным выстрелом, когда вы прокладывали себе дорогу мимо уцелевших охранников Карнажа. Никаких следов. И ничего на мониторах наблюдения, потому что таинственный незнакомец, открывший пальбу, перед уходом спалил всю систему безопасности. Насколько я понимаю, это можно устроить.

Баутиста продолжал сомневаться.

– Наверное, можно. Но для этого понадобится компьютерная крыса. Дэвидсон кое в чем разбирается, но не настолько хорошо.

– Компьютерную крысу я найду. Что-нибудь ещё?

– Некоторые из зрителей ещё живы. Правда, они в таком состоянии, что не могут и пальцем пошевелить. Но ещё дышат.

– Забудь про них. Если кто-то и успел что-нибудь разглядеть, то только висящую под потолком Трепп. Да и ту в лучшем случае смутно. Все продолжалось не больше двух секунд. Сейчас есть только один вопрос: когда вызывать холодильники на колесах.

– Как можно скорее, – сказала Ортега, – иначе это будет выглядеть подозрительно.

Баутиста фыркнул.

– Весь этот балаган выглядит подозрительно, от начала и до конца. Скоро всем до одного на Фелл-стрит будет известно, что именно здесь произошло.

– Вам частенько приходится заниматься подобным, да?

– Это совсем не смешно, Ковач. Карнаж переступил черту, он знал, чем это может обернуться.

– Кстати, Карнаж, – пробормотала Ортега. – Этот ублюдок наверняка припас резервную копию памяти. Как только его загрузят в новую оболочку, он начнет вопить, требуя досконального расследования.

– А может быть, и нет, – возразил Баутиста. – Как ты думаешь, когда Карнаж последний раз копировался в эту синтетическую оболочку?