– Ну и?

– И тут я вспомнила про то, что ты проделал у Резерфорда. Ты сказал, что если бы в тот момент тебя проверили на детекторе лжи, прибор бы ничего не зафиксировал, и…

– Ортега, в данном случае речь шла о подготовке посланников. Строжайшая дисциплина рассудка в чистом виде. Тут нет ничего физического. Такую вещь не купишь на рынке.

– Мириам Банкрофт носит лучшее творение «Накамуры». Её лицо и тело используют для рекламы продукции…

– А «Накамуре» уже удавалось сделать что-нибудь, способное обмануть полицейский полиграф?

– Официально нет.

– И что же ты хочешь…

– Не будь таким тупым, мать твою! Ты что, никогда не слышал о сделанной на заказ биохимии?

Остановившись у лестницы, ведущей наверх в приемную, я покачал головой.

– Не могу принять твою версию. Спалить мужу голову из оружия, к которому, кроме них двоих, ни у кого нет доступа? Она не настолько глупа.

Мы стали подниматься наверх. Ортега следовала за мной по пятам.

– Ковач, подумай хорошенько. Я вовсе не утверждаю, что миссис Банкрофт сделала это преднамеренно…

– А как же насчёт резервной копии памяти? Это преступление совершенно бессмысленно…

– …не утверждаю, что оно было рациональным, но ты должен…

– …его мог совершить только тот, кто не знал о…

– Твою мать! Ковач!

Голос Ортеги повысился на целую октаву.

Мы уже поднялись в приёмную. По-прежнему слева сидели два клиента, ожидающие своей очереди: мужчина и женщина с большим бумажным свёртком, поглощённые разговором. Но справа, периферийным зрением, я разглядел нечто алое, чего там не должно было быть.

Старуха-азиатка мертва. Её горло перерезали чем-то металлическим, оставившим глубокую рану на шее. Голова убитой лежала в блестящей лужице крови, скопившейся на столе.

Моя рука резко рванула к «Немексу». Рядом послышался щелчок: Ортега дослала первый патрон в «Смит-Вессон». Я стремительно развернулся к двум клиентам и их бумажному свертку.

Время растянулось, как во сне. Нейрохимия сделала всё невозможно медленным; отдельные изображения опадали на сетчатку глаз, подобно осенним листьям.

Свёрток раскрылся. Женщина держала в руках компактный «Санджет», мужчина сжимал пистолет-пулемет. Выхватив «Немекс», я начал стрелять с бедра.

Дверь в проход распахнулась, и появился ещё один человек с пистолетами в обеих руках.

У меня над ухом прогремел «Смит-Вессон» Ортеги и отшвырнул новоприбывшего обратно в проход, словно прокрутив назад плёнку с его появлением.

Мой первый выстрел разнёс подголовник кресла, в котором сидела женщина, обдав её дождём из белой набивки. Зашипел «Санджет», посылая лучи. Вторая пуля разорвала женщине голову, окрасив кружащиеся белые мошки в красный цвет.

Ортега разъярённо вскрикнула. Она продолжала стрелять, как показывало мне боковое зрение, куда-то вверх. Над нами брызнуло осколками разбитое стекло.

Пулемётчик вскочил на ноги. Успев разглядеть безликие черты синтетической оболочки, я всадил в него пару пуль. Синтетик отлетел назад к стене, продолжая поднимать оружие. Я бросился на пол.

Купол у нас над головой разлетелся вдребезги, проваливаясь внутрь. Ортега что-то крикнула, и я откатился в сторону. Рядом со мной на пол рухнуло головой вниз безжизненное тело.

Пистолет-пулемет дал очередь, нацеленную в никуда. Опять что-то крикнув, Ортега распласталась на полу.

Я приподнялся над телом убитой женщины и снова выстрелил в синтетика, три раза подряд, один за другим. Пистолет-пулемет умолк.

Тишина.

Я поводил «Немексом» влево и вправо, держа под прицелом углы приёмной и входную дверь. Разбитые края купола над головой. Ничего.

– Ортега?

– Кажется, жива.

Она лежала на полу в другом конце комнаты, приподнявшись на локте. Прозвучавшая в голосе боль опровергала слова. Шатаясь, я поднялся на ноги и направился к Ортеге, хрустя разбитым стеклом.

– Где болит? – спросил я, помогая ей сесть.

– Плечо. Долбаная сучка зацепила меня из «Санджета».

Убрав «Немекс», я осмотрел рану. Луч оставил диагональную полосу сзади на куртке Ортеги и прожег плечевую накладку. Тело под накладкой обгорело, в центре – узкой полоской – до самой кости.

– Тебе повезло, – с деланой небрежностью произнес я. – Если бы ты не пригнулась, она бы попала в голову.

– Я не пригнулась, а просто рухнула на пол, твою мать.

– Ничего, терпимо. Хочешь встать?

– А ты как думаешь? – Приподнявшись на коленях и здоровой руке, Ортега выпрямилась и тут же поморщилась. – Чёрт, больно!

– Думаю, паренёк в дверях так же сказал.

Опираясь на меня, Ортега обернулась. Наши глаза разделяли какие-то считаные сантиметры. Я спокойно выдержал её взгляд, и по лицу Ортеги восходом солнца разлилась улыбка. Она тряхнула головой.

– Господи, Ковач, ну ты и ублюдок, дьявол тебя побери! Таким шуткам учат в Корпусе или это твой личный дар?

Я повёл её к выходу.

– Мой. Пошли, надо глотнуть свежего воздуха.

У нас за спиной послышался неожиданный шорох. Молниеносно обернувшись, я увидел, что синтетическая оболочка с трудом поднимается на ноги. Последним выстрелом я снёс ей полчерепа, и на месте лица зияла отвратительная дыра. Раздробленная правая кисть безжизненно висела на онемевшей окровавленной руке, но другая рука судорожно сжималась в кулак. Синтетик качнулся, наткнувшись на стул, с трудом удержал равновесие и двинулся к нам, приволакивая правую ногу.

Я достал «Немекс» и направил его на убийцу.

– Бой окончен.

Изуродованное лицо мерзко усмехнулось. Ещё один нетвердый шаг вперед. Я нахмурился.

– Ради бога, Ковач, не тяни, – воскликнула Ортега, доставая револьвер. – Кончай скорее.

Я выстрелил, и пуля свалила синтетика на усеянный осколками пол. Дёрнувшись пару раз, он затих, тяжело дыша. Я зачарованно смотрел на него. Из изувеченного рта вырвался булькающий смешок.

– Хватит, мать вашу, – прокашлял синтетик и снова рассмеялся. – Эй, Ковач, ты слышишь? Хватит, мать вашу.

Мгновение я завороженно стоял на месте, затем, развернувшись, бросился к двери, увлекая Ортегу за собой.

– В чём…

– Живо отсюда, мать твою!

Вытолкнув её в дверь перед собой, я ухватился за перила. На полу перед нами лежал скорчившийся пулеметчик. Я снова подтолкнул Ортегу, и она неуклюже перепрыгнула через труп. Захлопнув за собой дверь, я побежал за ней.

Мы почти успели добежать до конца коридора, когда купол за спиной взлетел гейзером из стекла и стали. Я отчётливо услышал, как сорвалась с петель только что закрытая мной дверь, и тотчас же взрывная волна подхватила нас, словно упавшую с вешалки одежду, и швырнула вниз по лестнице на улицу.

Ночью работа полиции выглядит более захватывающей.

Сначала показываются мигающие огоньки, и они отбрасывают драматичные отблески на угрюмые лица окружающих, расцвечивая их попеременно кроваво-красными и дымчато-голубыми тонами. Затем ночь разрывается завыванием сирен, как будто старый лифт со скрежетом спускается по уровням города, доносится треск переговорных устройств, одновременно бодрящий и таинственный, появляются снующие из стороны в сторону смутные тени, летят загадочные обрывки фраз, – на глазах у разбуженных зевак правоохранительная машина набирает обороты. На самом деле смотреть абсолютно не на что, и всё же люди стоят и часами таращатся на происходящее.

Девять часов утра в будний день – совсем другое дело. На вызов Ортеги откликнулись две патрульные машины, но их мигалки и сирены затерялись в оживлении часа пик. Полицейские в форме поставили силовые барьеры и очистили от посетителей соседние здания, а Ортега тем временем убеждала охрану банка не задерживать меня как возможного соучастника террористов.

За едва заметно мерцающими полосами барьеров скопилась пёстрая толпа, по большей части из раздражённых пешеходов, пытающихся пройти.

Всё это время я сидел на парапете тротуара, осматривая внешние последствия короткого полёта по лестнице вниз и на улицу. Преимущественно синяки и ссадины. Куполообразная приёмная направила основную энергию взрыва вертикально вверх, и туда же ушли почти все осколки. Нам с Ортегой очень повезло.