2000 год ЗАПИСКИ Она мне писала не письма — Записки в конвертах смешных. И осень мне поступью лисьей Носила, как золото, их. Семь строк без ошибки-помарки, Кружавых, как вальс на балу. И клеила мне вместо марки Помадный большой поцелуй. Ах, записки, запи-записочки От девчонки – от кисочки. Ах, журавлик бумажный, какой ты смешной! Ах, записки, запи-записочки От девчонки – от кисочки. Я закрою глаза – и он снова кружит надо мной. Линейки косые, как дождик, В них строчки размыть не смогли. Летает журавлик, как может, С ладони ее до земли. И что-то еще между строчек Не может мне в голос прочесть, Но хочет из неба, так хочет Мне бросить хорошую весть. Ах, записки, запи-записочки От девчонки – от кисочки. Ах, журавлик бумажный, какой ты смешной! Ах, записки, запи-записочки От девчонки – от кисочки. Я закрою глаза – и он снова кружит надо мной. 1997 год
КАТОРЖАНСКИЕ БАЙКИ Каторжанские байки. Пойдут – только за душу тронь. Как искра на фуфайке: Подуй – превратится в огонь. Ничего не напорчу. Уколет, но не перевру. Расскажу – переморщусь, А значит, еще поживу. Каторжанские байки. В электричке хрипит инвалид. Как по карточке-пайке Та гармошка болит и болит. Христа ради не дали, Так хоть гляньте глазком: На фуфайке медали — Разве можно ползком? Папиросный дым колкий, Портсигар-гроб – поминки по нем. Родословных наколки: От души получилось – синё. Беспризорник-культяпка Воробьем, как на шухер – на дверь. Это что же, твой папка? Да, слабо распознать вас теперь. Наваждение сучье! Горло лопнет гармонье сейчас. Я сыграл бы вам лучше, Да такое играется раз. – Чай, бредешь не в Клондайке! Опупел, пассажиров будить!.. Каторжанские байки. Остановка. Пора выходить. 1997 год МЕДСЕСТРИЧКА Медсестричка – украшенье лазарета — Пела песенки, иголками звеня. А моя, казалось, – всё. А моя, казалось, – спета. И она одна лишь верила в меня. И не хворь меня терзала, и не рана. Не проросшее на памяти былье. Не тюремная тоска. Не пропитая охрана. А глаза большие добрые ее. Завтра лето. Впрочем, то же, что и осень. Моет крышу лазаретного дворца. Мне до первого птенца дотянуть хотелось очень, Что, бескрылые, горланят без конца. И не повести мне в душу, не рассказы, И не байки про чужое и свое. Не гитарные лады, не приметы и не сглазы, А глаза большие добрые ее. Отлетает в небе пух – на синем белый. Помету его в оконцах, как малец. Мне на утро ни одна никогда еще не пела. Мне за всех отпел и вылетел птенец. Завтра лето, завтра гулкая карета Хлопнет дверью и меня уволочет. Медсестричка, ангел мой, украшенье лазарета, Спой мне песенку свою через плечо. 1996 год НОЧЬ НАВЫЛЕТ Ночь навылет звездой протаранена, И юродствует выпь. Вот она, бела света окраина — Топь, в какую часть света не выйдь. Безворотки тенями сутулыми, По цепи кашель-хрип. То земля желваками над скулами, То вода сапогами навсхлип. Небо. Нет, шкура волчья, облезлая — Ляг – раздавит свинцом. Все мы здесь – босиком вдоль по лезвию, Оболочки с живым холодцом. Это здесь след проклятия вечного Вбит, распластан, распят. Боль Руси, шрам искусства заплечного, Вот он, здесь – от макушки до пят. Охраняют столетние вороны В землю вогнанных здесь. Номерные кресты на две стороны, Цифры – судьбы, забитые в жесть. Сколько ж их, пооблепленных каркалом, Из болот проросло, Отхромало и кровью отхаркало Перед тем, как на палку – числом? Из шеренги понурых, остриженных — Вот и я, безворотка мала. На кострищах болотных, повыжженных — Недотлевшая угли-зола. И глаза. Это все, что из облика Мне к улыбке былой. Остальное дымит и, как облако, Улетает мертвецкой золой. В этом рубище, впрямь, на преступника, Как две капли, похож. Мне, как всем, нет иного заступника — Мат площадный, да кнопочный нож. И в бараке с повадками лисьими Сон мой – каторжник-вор — Совершает побеги за письмами Далеко за колючий забор. В долгий путь, что не верстами мерится, Как зловонная топь — То погаснет, то снова засветится — Через ночь, через душу – навзлобь. Беспримерный в своей испоконности, И охота блажить: Нет на свете страшнее законности, Чем законность святая – дожить! |
