Он мягко схватил ее за руку. Она смотрела на него, растроганная. Том Кидд и Ромни — как они были похожи! И увы, как мало она могла воздать им за их любовь!

* * *

Она поднялась к Гревиллу только тогда, когда совершенно успокоилась. Должно быть, он слышал ее шаги на лестнице и вышел ей навстречу. С просветленным лицом и ласковыми словами. Он как раз получил за это время письмо из Неаполя. Сэр Уильям собирается прибыть следующей весной. Он хочет сам разобраться в делах и привести их в порядок. А до тех пор пусть Гревилл успокоит своих кредиторов.

Эмма слушала его рассеянно. Что ей сейчас за дело до сэра Уильяма и кредиторов! Она тихонько увлекла Гревилла обратно в комнату и заперла дверь.

— Прости меня, любимый! — сказала она робко. — Сжалься надо мной и не изгоняй из своего сердца! Требуй от меня, чего хочешь. Никогда больше я не ослушаюсь тебя.

Она взяла контракт и разорвала его.

Потом она лежала в объятиях Гревилла. Смеялась и плакала.

Глава двадцать девятая

В начале 1784 года сэр Уильям снова приехал в Англию. Не успев с помощью Гревилла устроиться в Лондоне, он отправился в Эдгвар Роу. Он поздоровался с матерью столь уважительно, с Эммой так доверительно, как будто покидал их только на несколько дней. Он поцеловал персиковые щечки «вечно юной Гебы», блестящую рыжеватую волну волос «вечно призывающей к любви Венеры», поцеловал «благородные руки вечно прекрасной хозяйки чайного стола».

Он как будто вообще любил целоваться. И в таком шутливо-веселом настроении он пребывал все время. Освободившись ото всех оков, он, казалось, хотел полностью насладиться этим годичным отпуском. Он постоянно приглашал Эмму и Гревилла совершать вместе с ним и за его счет ночные набеги на увеселительные заведения Лондона, на маленьких пышных пиршествах втроем в укромных отдельных кабинетах французских ресторанов он играл роль щедрого хозяина. Он заказал у Ромни свой портрет и новый портрет Эммы в облике вакханки.

Свободные вечера он всегда проводил в Эдгвар Роу. Пили чай, музицировали, пели, болтали, читали. Эмма аккомпанировала ему на арфе и пела новые песни. Он очень хвалил ее успехи, теплое, полное звучание ее голоса и жалел, что ее не может услышать его друг Галлучи. А то бы этот известный итальянский мастер пения сразу же взял бы на себя ее дальнейшее обучение, так как ей недоставало еще окончательного и высшего глянца в ее искусстве. И в сырой холодной Англии ей никогда его и не достичь. Галлучи же сделал бы из нее в короткое время первоклассную певицу. А прославленные создатели неаполитанских опер, Чимароза и Панзелло, писали бы для нее песни и арии.

И он пригласил ее вместе с Гревиллом приехать к нему в Неаполь, Расписал ей все радости, которые ожидают ее в этом земном раю, стране легкомыслия, песен и любви. Почему он сам, несмотря на свои пятьдесят четыре года, еще так молод? Потому что он вовремя бежал с холодного севера и потому что под смеющимся южным солнцем не стареют. Из теплых вод моря выходишь, как из сказочного кладезя молодости; под глубокой синевой неба чувствуешь себя заново родившимся.

Она, улыбаясь, слушала его и радовалась его фантазиям. Может быть, все совсем не так, как он это рисует. И все-таки его воодушевление будило в ней скрытую мечту. Но как ей попасть когда-нибудь в Неаполь? Ведь нельзя же принимать всерьез приглашение сэра Уильяма. Это путешествие могло бы состояться лишь в одном случае. Если бы она стала женой Гревилла.

Она не смела предаться до конца этой мечте. Но в душе оставалось сладкое ожидание…

* * *

Прошло уже два месяца, как сэр Уильям был в Англии, и вдруг кредиторы Гревилла потеряли казалось, терпение. Они засыпали своего должника напоминаниями, и когда получили от него только уверения и надежды на будущее, они навестили сэра Уильяма в его лондонской квартире, после чего он сразу же приехал в Эдгвар Роу. Последовало объяснение с Гревиллом…

Эмма сидела в своей комнате, прислушиваясь. Они заперлись в лаборатории, но к ней доносились их громкие голоса. Сэр Уильям горько упрекал племянника, Гревилл оправдывался. Два-три раза они ожесточенно схватывались. Они бегали по комнате. Пытались перекричать друг друга. Наконец сэр Уильям пригрозил отказом платить долги. И… Не прозвучало ли при этом имя Эммы?

Ее охватил смертельный страх. Что, если сэр Уильям потребует от Гревилла расстаться с ней?

Вдруг голоса стали тише и спокойней. Они приглушили их, как бы опасаясь, что этот разговор подслушают. Целый час прислушивалась Эмма к бормотанию, которое легло ей на сердце как кошмарный сон…

Потом она услышала шаги на лестнице. Они вышли из дома. До нее донесся шум колес уезжающего экипажа. Гревилл поехал в Лондон? Может быть, он оставил в своей комнате для нее хоть пару строчек, хоть какое-то сообщение.

Она пошла туда. Но дверь его комнаты была заперта. Он удалился, не сказав ей ми слова. А ведь знал, как она волнуется.

* * *

Она проснулась среди ночи. Испуганно, обливаясь потом, оглянулась вокруг. На столе угасала лампа. С портрета над письменным столом на Эмму глядело странно искаженное лицо Гревилла.

Может быть, он покинул ее?

Ею опять овладел страх. Она вскочила, подкралась к его двери. Заперта, как и прежде. Он еще не вернулся.

Она спустилась по лестнице и вышла на улицу. Напряженно вглядывалась в дорогу, ведущую в Лондон, прислушивалась к всякому шороху. Долго стояла она так, замерзая в холодном тумане мартовского утра. Наконец смертельно усталая, она уселась на ступеньки лестницы. Здесь она не пропустит его, когда он приедет…

Ее кашель разбудил мать. Старая женщина испуганно поспешила к ней. Эмма наконец уступила ее просьбам и дала уложить себя в постель. Но ее не могли согреть одеяла и подушки. Она лежала, дрожа, и прислушивалась.

Ждала… ждала…

Должно быть, она все-таки заснула… Когда она проснулась, у ее постели сидел Гревилл. Она благодарно улыбнулась ему. Он был у нее. Он ее не покинул.

Он качал головой, удивляясь ее глупости. Она простудилась на холодном утреннем воздухе. Три дня у нее была высокая температура. Он не думал, что она так испугается. Иначе он тут же сказал бы ей, что столь запутанные дела, как его, нельзя так быстро распутать.

Сэр Уильям сначала очень сердился, но потом подал надежду на помощь. Нужно было вести долгие многочасовые переговоры с кредиторами. Может быть, нужно будет еще несколько поездок. Теперь ему трудно все предугадать.

Сэр Уильям был полон забот об Эмме. Но когда он подошел к ее постели, чтобы взглянуть на нее и узнать, какая у нее температура, она повела себя очень странно: закричала, протянула, защищаясь от него, руки. Как будто она испугалась его. Но он ведь имел самые лучшие намерения. Помогая Гревиллу, он делал это и ради нее.

Он ждет на улице. Не разрешит ли она ему подняться и навестить ее?

Она вяло кивнула в ответ. И сэр Уильям склонился над ней и поцеловал «благородные руки бедной, прекрасной, глупой, милой хозяйки чайного стола из Эдгвар Роу».

* * *

С тех пор он приезжал ежедневно. Чтобы скрасить скуку больной Эммы, прикованной к постели, он знакомил ее с историей искусства. Он приносил с собой дорогие книги с репродукциями шедевров живописи и скульптуры. Он показывал ей благородную линию эллинов, различия между итальянцами и испанцами, пышное здоровое тело Рубенса, болезненную утонченность Боттичелли, пикантность французов.

Потом он старался установить, к какому типу красоты относится Эмма. Он ощупывал ее голову, прослеживая линию ее шеи, исследовал структуру ее кисти. Она, улыбаясь, позволяла ему это. Его рвение вызывало ее смех, его похвалы радовали ее. Ведь ради Гревилла ей было необходимо понравиться ему. Не помешает, если он немножко влюбится в нее. Она показывала ему и верхнюю часть груди. Все это сотни раз рисовал Ромни, и благодаря его картинам это стало известно всему свету.