Она улыбалась, видя, как он принялся разглядывать ее.

— Если ваше пение равно вашей красоте, я бы, пожалуй, рискнул, — сказал он галантно и, выпрямившись после поклона, добавил совсем уже другим тоном:

— Пойдемте! Я послушаю вас!

* * *

Публика встретила объявление об изменении программы недовольным ропотом. Ради Банти купила она дорогие билеты на концерт. А теперь ее будут угощать какой-то безвестной валлийской уличной певицей?

Но когда Галлини вывел на сцену Эмму, наступила внезапная тишина. Эмма видела перед собой море человеческих лиц, удивленно взиравших на нее. На них можно было прочесть, что люди поражены и восхищены ее красотой.

— Это мисс Харт! — раздался чей-то голос. — Цирцея Ромни!

Он принадлежал герцогине Аргилл, родственнице Гамильтона, и прозвучал из ближайшей к сцене ложи. Герцогиня со свойственной ей живостью кивала Эмме, которая никогда не видела ее до сих пор, и аплодировала ей изящными руками, затянутыми в перчатки.

По залу прошло движение, шепот и шушуканье, слова герцогини обошли весь зал. Потом все снова стихло. Под руками Эммы прозвучали первые аккорды лютни.

Играя, она искала глазами Гревилла. Она нашла его бледное, лихорадочно возбужденное лицо рядом с Ромни чуть ли не в конце зала. Улыбнулась ему. Чего он боялся? Она была совершенно спокойна и уверенна. Разве она пела не для него, ее любимого? И если она будет иметь успех и станет когда-нибудь прославленной певицей, если к ней потекут реки золота — всем этим она обязана только Гревиллу. И все, все положит она к его ногам, ему отдаст свою славу, свое богатство, свою душу. Ему, который пожертвовал всем, чтобы сделать ее великой. Тому, кто молча боролся и страдал, чтобы не дать запятнать грязью повседневности белые одеяния своего идеала.

Она любила его. Теперь уже не подчиняясь зову своей плоти, который бросил ее когда-то в его объятия. Теперь его любила ее душа. И она пела в твердом сознании этой высокой, светлой любви.

Успех был полным. Эмму вызывали снова и снова. Требовали от нее все новых и новых песен. Банти была забыта. Уэльс одержал победу над Неаполем. Герцогиня Аргилл послала Эмме свою карточку со словами горячего признания, Лорд Аберкорн просил, чтобы его представили ей. Ромни был восхищен и пылал желанием писать с нее святую Цецилию.

Когда она вместе с Гревиллом покидала Рэнюлэ, благородные дамы и господа толпились, окружая их, чтобы разглядеть ее вблизи. Гревилл не во всем соглашался с этим хором восторженных похвал. Он не был согласен с ее чрезмерно страстным исполнением, выходящим за эстетические рамки. Но он не только порицал ее, он находил и слова признания. Казалось, ее успех больше тяготил его, чем радовал. Он молча слушал ее, откинувшись на подушки в углу кареты. Дома она заискивающе пыталась поймать его взгляд, но он отвернулся. Он устал и замучен, ему нужен покой. Он заперся в своей комнате, но не спал. До поздней ночи Эмма слышала его беспокойные шаги.

Несчастье ожесточило его. Нужен целый ряд солнечных дней, чтобы вернуть ему былую силу и уверенность.

* * *

На следующий день мать принесла Эмме письмо от Галлини, Импресарио предлагал ей блестящий контракт, если бы она решила посвятить себя камерному пению. Ей предлагалась тысяча фунтов и ежегодный бенефис при двух публичных выступлениях в неделю. К письму был приложен договор, ей оставалось только подписать его.

Трепеща от счастья, она бросилась матери на шею. Плакала вместе с ней о былой нищете, радовалась ожидавшему их в будущем счастью. То, о чем она мечтала в дни юности, ради чего она работала и билась все это долгое время — теперь наконец пришло к ней. Она стала королевой самого прекрасного государства из всех, существовавших на земле. И вместе с тем спасительницей возлюбленного от мучений нужды.

С письмом в руках она полетела к Гревиллу поделиться с ним этой чудесной новостью, зажечь в его глазах огонь радости, который теперь никогда уже не погаснет. Через час она вернулась, шатаясь, бледная, потерянная.

Все было кончено. Гревилл наотрез отказал ей в своем согласии на этот контракт. Он напомнил ей об условии, которое поставил, прежде чем взять ее к себе. Она обещала не делать ничего без его разрешения. Это обещание она нарушила своим выступлением в Рэнюлэ. Она скомпрометировала его публично, в присутствии его семьи, всей аристократии, всего королевского двора. А теперь она хочет еще больше унизить его, превратить его в мужчину на содержании у любовницы? Сердце его обливается кровью при мысли, что он должен расстаться с ней. Но это неизбежно. Этого требует его мужская честь.

Все это она рассказала матери короткими, отрывистыми фразами, переодеваясь в простое платье, в котором приехала сюда после ссылки в Хадн. Она приняла решение. Она уходит. Ведь Гревилл будет несчастен, если она останется. Она отказывается от предложения Галлини. Кому она обязана постановкой своего голоса? Гревиллу. А теперь ничто не должно напоминать ей его. Никогда больше не станет она петь, никогда не прикоснется к арфе. Все, что он подарил ей, она оставляет, не берет с собой ничего, кроме нищенского хлама, который она привезла сюда. Она отказывается от всего, опять исчезает во мраке неизвестности, из которого вытащила ее несчастная судьба. Она забьется в какой-нибудь пригород Лондона, чтобы заработать на хлеб себе и своей семье шитьем, собственноручным трудом. Если у него — мужская честь, то и у нее есть своя, женская честь. Он должен понять, как он был несправедлив к ней. Что ей слава, деньги, красота, если он разлюбил ее? Ей тесно, она задыхается в этом доме. Ей нужно вдохнуть свежего воздуха, чтобы не упасть замертво!

Выхватив из шкатулки шитье, она бросилась из дома, не слушая увещеваний матери. И только когда она сидела уже в саду под деревьями и свежий ветерок овевал ее лоб, она понемногу пришла в себя. Ее все еще одолевали мрачные мысли. Чтобы отвлечься, она взяла в руки шитье и начала работать. Но она не видела стежков, возникавших под ее пальцами. Рябило в глазах….

Она не заметила прихода Ромни. Она увидела его, когда он уже стоял перед ней с этюдником в руках. Он, конечно, опять нарисовал ее. Навязчиво и бестактно он постоянно ловил ее новые позы, выражение лица и настроения. Должно быть, ему безразлична боль, разрывающая ее сердце. Именно это она ему и сказала.

Он пытался успокоить ее. Она права, что чувствует себя оскорбленной. Но что поделаешь, он таким создан. Все для него превращается в картины. Карандаш, которым он водит по бумаге, думает и чувствует за него. И только когда рука нарисует то, что видит глаз, начинает просыпаться его чувство. Не быть художником для него равносильно смерти.

И с Эммой ведь то же самое? Не любить — разве это для нее не смерть? А теперь из-за пустяка она хочет отказаться от того, что составляет содержание ее жизни?

Пустяк!

Это слово еще больше рассердило ее. Дрожа от возмущения, она рассказала ему все.

Слабо улыбнувшись, Ромни покачал головой:

— Ваш гнев заставляет вас пересаливать, мисс Эмма! Женщина должна подчиниться, если речь идет о чести мужчины.

Она презрительно надула губы.

— Честь? Что за урон его чести, если его метресса поет в концертах?

Он выразительно взглянул ей в глаза:

— Может быть, ему было бы безразлично, что делает его метресса. А что, если он думает о дальнейшем? Если он думает о том дне, когда метресса станет его женой…

— Его женой? — Она вскочила, уронила шитье, уставилась на него. — Это он сам вам сказал?

— Я не хотел бы будить в вас надежд, которые могут и не осуществиться. Нет, Гревилл не сказал мне ничего. Он вообще не из тех людей, которые заранее говорят о своих планах. Но я наблюдал за ним все это время. Так как я люблю вас и желаю вам добра. Станьте на его место! Может ли человек, который носится с такими планами, действовать иначе? Внук Варвиков может в каких-то случаях жениться на своей любовнице, даже если у нее есть прошлое. Но с тех пор как он заключил ее в свои объятия, не должно быть ни малейшего повода для новых упреков. Ее безупречная жизнь должна стереть из памяти света ошибку старых дней. А теперь еще раз подумайте с этой точки зрения обо всем, в чем вы его обвиняете! Нет ли здесь простого, само собой напрашивающегося объяснения? Ах, какая вы вспыльчивая! — прервал он себя, улыбаясь, так как Эмма вскочила и хотела направиться к дому. — Не идите пока к Гревиллу, сначала хорошенько обдумайте, что скажете ему. Вы можете необдуманным словом разрушить решение, которое, может быть, еще дремлет в нем. Не будите его чересчур рано! Такому решению нужно много времени, чтобы оно выросло и созрело.