Эмма внимательно смотрела на нее.

— Любишь? — повторила она с сомнением. — В тот раз, у залива Ди, ты мне это уже говорила. Хотя не знала меня и ничего обо мне не слышала. Как же я могу поверить тебе?

— У тебя сильная воля и холодный проницательный взгляд. Зачем спрашивать, почему любят? Я ничего о тебе не знала и все-таки едва увидав, полюбила тебя. Ты напомнила мне одну женщину. Когда она держала мою руку, уходила вся моя печаль, и все было прекрасно. Когда она целовала меня… о, как целовали ее сладкие губы, наступало блаженство, я была счастлива… счастлива…

Она бесконечно повторяла это слово. Как впавшая в детство старуха, вспоминающая дни своей юности.

Эмму обуял страх.

— Ты была счастлива? — спросила она резко. — Почему же она не осталась с тобой? Где она?

Смертельная бледность разлилась по лицу мисс Келли. Она вскрикнула и поднялась, как бы желая обратиться в бегство.

— Как ты жестока, — проговорила она задыхаясь. — Зачем ты напоминаешь мне? Вспоминая это, я теряю разум. И все-таки хоть однажды сказать кому-то, хоть раз сбросить груз с души! Чанду… Чанду… Мы вдыхали душистый дым погружались в сладкий сон, обнимая друг друга… лицом к лицу, губы к губам. Лавиния была красива, молода, полна сил. Я проснулась, и она все еще лежала у моей груди, у моего рта — но как холодны были ее губы, руки, ее застывшее сердце! А ее глаза, ее прекрасные, громадные, мертвые глаза…

У нее вырвались рыдания, и она закрыла лицо руками, как будто из темного угла явилось и встало перед ней страшное видение.

Наступило долгое, тяжелое молчание. Эмма едва отваживалась дышать. Сострадание и ужас разрывали ей сердце.

— Теперь ты понимаешь, что я не могу отказаться от чанду? Когда я бодрствую, я все время вижу Лавинию, мертвую, лежащую в моих объятиях. Но в моих сновидениях она просыпается, ее глаза улыбаются мне, я слышу биение ее сердца, ее губы целуют меня, и мы счастливы, счастливы…

Она вновь шептала это слово с какой-то страстной, лихорадочной тоской. Внезапно схватив трубку, она стала ее поспешно раскуривать; вынув из обшитого бархатом ящичка иглу, насадила на ее кончик кусочек чанду и поднесла его на мгновение к пламени свечи. Послышалось легкое потрескивание, и густой сладковатый дымок поплыл по комнате. Тогда мисс Келли схватила Эмму за руку и усадила ее на подушки рядом с собой.

— Иди сюда, милая, — прошептала она задыхаясь, — останься со мной. Не отнимай руку, я должна чувствовать, что ты здесь. От тебя исходят молодость и сила, пусть они переливаются в мои жилы… Ах, какая ты милая, милая…

Не выпуская руку Эммы, она упала навзничь. И пока она непрерывно выдыхала легкие облачка дыма, ее бледное лицо розовело, веселая улыбка заиграла на губах, в глазах появился блеск. Эмма почувствовала, что в руке, которую она все еще держала в своей, удары пульса становились все сильнее. Затем трубка выпала из губ мисс Келли и ее голос замер в глубоком вздохе. Глаза закрылись, она уснула.

Эмма смотрела как зачарованная. Вновь возник перед ней образ Овертона, губы которого тянулись к ней, и вновь ее охватило страстное желание поцеловать их. Она собрала все свои силы, чтобы не поддаться этому колдовству. Она чувствовала, что пропадет, если уступит дьявольскому искушению, исходившему от этой женщины. Став рабыней пагубной привычки, пристрастившись, как мисс Келли, к чанду, она погибнет подобно Лавинии.

В ней зрело решение. Она высвободила руку и вышла, не оглядываясь.

Глава восьмая

Войдя снова в зал, Эмка увидела какую-то адскую оргию. Клочья одежды, разбитые бокалы, растоптанные плоды покрывали пол. Пролитое вино стекало со столов на пьяных, валявшихся без сознания. Невнятное бормотание, пронзительные крики, безумный хохот сливались с оглушительной, неистовой музыкой. И посреди этого хаоса с топотом и шатаясь неслась орда дикарей; заключая друг друга в страстные объятия, возникали и вновь распадались группы, как будто их гнало безумие.

Впереди леди Уэрсли, Сатанина. В своем телесно-розовом блестящем одеянии, с рубиновой диадемой, рассыпающей кроваво-красные искры, со страшной гримасой, искажающей ее лицо Мадонны, она перелетала из одних объятий в другие, обменивалась жгучими поцелуями, своим резким пронзительным голосом и воркующим смехом разжигала чудовищную вакханалию.

А в центре зала, вокруг большого стола, царила тишина. Все еще шла игра, но кроме лорда Балтимора и сэра Уотфорда, никто в ней, по-видимому, уже не участвовал. Зрители окружили Люцифера и Асмодея плотным кольцом, как очарованные, не сводя глаз с падающих на стол карт и обмениваясь замечаниями о ходе игры, их размеренные движения составляли резкий контраст с диким вихрем вокруг них.

Принц Георг тоже уже не играл. Его молодое красивое лицо было бледно от снедавшей его страсти к игре, в светлых глазах горел гнев. Увидав Эмму, он принужденно рассмеялся.

— Вот и ты, малышка! Почему ты так долго оставляешь меня одного? Все мои красивые бумажки перелетели от Люцифера к этому счастливчику. Но не везет в игре — повезет в любви. Ты должна возместить мне потери, Джульетта. Будь же благоразумна и перестань противиться.

Быстрым движением он положил руку ей на талию и склонился к ее губам для поцелуя, но она с силой высвободилась из его объятий.

— Говорю вам еще раз: я не игрушка для княжеских причуд, — сказала она резко — и здесь я совсем не для того, чтобы выслушивать лживые слова. Но прежде чем уйти, я скажу вам, где мисс Келли, чтобы вы позаботились о ней.

Она кратко объяснила ему дорогу.

— Чанду? — засмеялся он. — Ну, значит, все в порядке, и она нам не помешает. Клянусь троном моего отца, детка, она мне до смерти надоела. Скажи лишь слово, и я твой. Ах, не хочешь? Чего же ты хочешь, черт возьми? — И, схватив ее за широкий рукав, он со смехом, но в то же время и раздраженно обратился к стоящему рядом с ним мужчине. — Вы когда-либо видели такое чудо, сэр Джон? Вот она маленькая крестьянская девочка, темная, без гроша в кармане, отказывается ответить на любовь принца.

Человек, к которому он обратился, повернулся к Эмме и внимательно на нее посмотрел.

— Она очень красива, — сказал он резким голосом, — даже в Индии я не встречал такой красоты. Право, она делает честь вашему вкусу, принц. Если бы я не боялся затронуть ваши интересы, я бы раскошелился ради того, чтобы взять такой красивый бриг на абордаж.

Принц Георг рассмеялся, будто услыхав удачную шутку.

— Вы, сэр Джон? С вашим лицом Адониса?

Тот пожал плечами.

— Вы еще молоды, принц, и, вероятно, не успели узнать, что противоположности сходятся. Уродливым мужчинам достаются самые красивые женщины, и наоборот. Если вы, например, хотите внушить страстную любовь, вам следует выбрать безобразную женщину. — Он сопроводил эту льстивую фразу улыбкой, которая придала ему еще более отталкивающий вид. — Так что не заботьтесь о моем успехе у вашей маленькой Гебы. Кто привык ломать кости пиратам, тот, наверно, преодолеет и девичье упрямство.

Его глаза, горящие под густыми кустистыми бровями, встретились с глазами Эммы, и ее охватила дрожь. Никогда в жизни не видала она такого дикого взгляда. Он вырывался из-под тяжелых век, как хищный зверь из густых зарослей своего убежища.

Она хотела выдержать его взгляд — и не смогла. Казалось, в уродстве этого человека действительно таилась какая-то неодолимая, покоряющая сила. Казалось, его худое тело состоит из одних сухожилий; жесткие темные руки выглядывали из широких рукавов красного домино; смуглые пальцы отливали каленым железом. Слегка вьющиеся редкие черные волосы покрывали крупную голову, черты загорелого лица были резкими, а багровый шрам, пересекавший лицо от левого уха до правого угла рта усиливал выражение жестокости. Именно такими представляла себе Эмма пиратов, о которых ходили в народе страшные истории: пираты нападали на мирные города, убивали мужчин, насиловали женщин, опустошали грабежами целые страны.

По-видимому, он понял по ее глазам, какое произвел впечатление, и губы его раздвинула улыбка.