Говорящий скворец 1 Окурки. Книги. Водки остатки, наконец. А у разбитой фортки — в дворце своем скворец висит себе – незрячим, нечистым языком бормочет что-то зря. Чем болтать – поклюй молчком. …Насыпать крошек в ящик, воды в лоток налить — но с птицей говорящей о чем же говорить? 2 Скворец говорливый под вечер умолк, и стало тоскливо, и в горле комок. И клетки болтался в углу теремок. Никто не пытался — никто не помог. «Что за странный предвечерний…» Что за странный предвечерний постоялый двор? — у крыльца бродяга черный да глухой забор. Где хозяин? – только эхо — нету до сих пор. Не дозваться человека, девку – экий вздор! Что за комната-прореха! не трещит очаг, лишь сумерничают тихо тени при свечах. Щас бы пива для почину… Эй, хозяин – ты? — что еще за чертовщина, Господи прости? «Люблю их всех – красивых и дурных…» Люблю их всех – красивых и дурных, ученых книжниц и пьянчужек плотоядных. Настанет осень. Будет много яблок и на коленях нераскрытых книг. Мне нравится смотреть на них, когда они забудутся на миг (им память вообще дается туго): они всегда бесстыдны, как в раю, и за надменность гордую свою всё ненавидят загодя друг друга. Ноктюрн Оттого что сильный дождь, мокнет конь и мокнет вождь, композитор и поэт, генерал без эполет. И до нитки, и до нитки мой сюртук промок гранитный, оттого что до зари лопаются пузыри. 3. ПЫЛАЮЩЕЕ ОЧЕРТАНЬЕ Арлекин, Пьеро и Коломбина 1 Ах, Пьеро – такой простак! А Арлекин любить мастак и вот эдак и вот так и вот эдак! Коломбину за плечо он хватает горячо, и поцеловав еще в губки напоследок, говорит: чего коснеть, Коломбина! Бузина пошла краснеть и рябина! Лик мой ясен, бел мой торс и волос красивый ворс так прекрасен. А Коломбина думает: Пьеро, вы так играли на губной гармонике! Зачем же вы не доблестный герой, а только умоляете и молите? У вас к тому же – серые глаза, и над глазами – серые ресницы… Но Арлекин ее хватает за — за, мягко говоря, за поясницу: и пойдут они в трактир — как не пить вермут с Арлекином таким необыкновенным! (Ах, безрадостный Пьеро, бери бумагу и перо, чернила фиолетовые, промокашку розовую: улетело лето, наступила проза в этом самом лучшем из миров: Арлекин Коломбину уволок за куртину, или прям, на перину, ах, Пьеро, Пьеро…) 2 Арлекин, в графине пусто. Киснет кислая капуста. И давно доел пирог этот выродок Пьеро. В кружках сохнет пепел, пена. И с похмелья Коломбина после давешней возни истерична, черт возьми. Коломбина спит босая (к ней пристроился поэт). Снится ей сажень косая и какой-нибудь обед. Снятся руки, снятся ноги, заключения врача. И лежит Пьеро убогий у роскошного плеча. 3 Коломбина, видишь сон? — двух обличий унисон: горечь глаз, горячка рук и стыда порочный круг. «Ты прекрасна, Коломбина: хризантема, георгина или лучше – василек…» Руки вздев и выгнув спину, гаснет свечки фитилек — остается злобный стон. Коломбина, видишь сон? — вот по грудь ты входишь в речку, вот вода покрыла плечи, кто-то машет рукавом, и внезапно – никого: не приемлет больше вин потускневший Арлекин, не толкается в нутро неродившийся Пьеро. Возле берега записка проплывает близко-близко. По песку бегут следы: Коломбина, это – ты. Выходцы
Перебив зеркала, в том священнейшем осатаненьи, когда сажа бела, начинают они свое жадное пенье, и всплывают из каверзных вод их слепые тела. И звучит: «Приходи на условленный угол с витриной! Ревновать прекрати — порываю я с той паутиной!..» И, ослепнув, пруды покрываются жадною тиной, и звучит голосок сквозь бесценных мгновений песок: «Из бездонных зеркал мы не зря, мы не зря ускользнули в этот летний провал, где лиловые тени в июле. Позабудем себя — что отрадней такого забвенья…» Но осколки слепят, вновь слепят их до дна на мгновенье. вернуться«Что за трактир?» Э. Дикинсон (англ.). |
