«Кромешной тьмы глаза…» Кромешной тьмы глаза стихов моих касались. Но ты, слепая зависть, смогла их наказать непониманьем, сном, сладчайшей черной злобой, всегда глядевшей в оба и знавшей об одном. «Я заблудился, не найти…» Я заблудился, не найти ногам пути в затонах моха; над чащей плещется просвет, заметно заалев. Любое дерево в лесу — оно настолько одиноко, что никому не отыскать его среди дерев. «Поклон примите от прохожего…» Поклон примите от прохожего, который не живет нигде: ни в чаще леса непогожего, ни в городе и ни в избе, ни в пустоши необитаемой и ни в пути с сумой вдвоем, ни на виду у всех, ни в тайне, ни в одиночестве своем — от проходимца – нет, от странника среди земного иль астрального хаоса (космос мнится нам) — поклон всем кольям и дворам. При далеком колокольном звоне Жил на свете человек (а может, не жил). Утром воду приносил, поленья – к ночи. Ко Христову Воскресенью нес гостинцы — что жене своей, что малым своим деткам. Что ни день – будь в непогоду или в вёдро — запрягал он свою утлую кобылу, день гонял ее по взмыленным дорогам, а под вечер они вместе возвращались при далеком звоне колокольном — на кого бы царь не опалялся, у кого бы вор не крал пожитки, кто б пред Господом ни впал в какую ересь, кто б ни умер, кто бы ни родился. Вместо перевода Когда она проезжала мимо заката солнца, мимо детей ученых, мимо людских могил, то рожь сильнее рыжела, и дети кричали отчетливей, и слышали звук колокольца те, кто в могилах был. «Да, когда-нибудь, когда не…» Да, когда-нибудь, когда не станет горя и утрат, всё внезапно явным станет — тут узнает в аккурат жалкий раб бумажной дести, что за месть в себе несет — что когда-то было детство и младенчество… и всё. 3. ЖИВАЯ ОГРАДА 1. «У всякого – своя полынь…» У всякого – своя полынь. Всему своя полынь. Простимся ныне навсегда и сразу отболим. У всякого – свой сонный мак. Всему свой цвет и сон, былого хлеба лебеда и свет, и мрак… и всё. 2. «Прощай шиповник, и жасмин и навсегда…»
Прощай шиповник, и жасмин и навсегда прощай, смородины колючая ограда, крыжовник, яблони в цвету, и навсегда — рябина и береза у ограды. Прощайте ирисы, тюльпаны, водосбор, пионы, лилии и флоксы, и навеки — большие маки… и огромный мир, давящий на смородинные ветки. 3. «Живая ограда живет до поры…» Живая ограда живет до поры. Под снежные груды уходят дворы. Над твердью могильной летят под уклон раскосые крылья окрестных ворон. То ветер на свечку слетел с высоты. И в зимнюю спячку впадают кусты. Смородинных веток тончайший узор не сдержат вовеки подобный напор. В дому запоздалом, в древесной тиши не стало, не стало теперь ни души. Вкруг жизни, вкруг сада, его детворы — живая ограда живет до поры. 4. «Провал и безопорье, и дыра…» Провал и безопорье, и дыра, в бессмысленном пространстве злая точка — преображенье завтра во вчера, когда цветок узнает точно, что восходить ему пора, когда почует срок тугая почка, когда трава надумает вставать, а птицы – время точно обозначить. 5. «Что нас окутало кругом?..» Что нас окутало кругом? Что нас преследует и душит? Ребячья простота присуща душам, а мы не ведали о том. 6. «Мы вновь приедем в этот дом…» Мы вновь приедем в этот дом, построенный его трудом. Там сруба запах сладкий и сад его посадки. И по следам его следов тропинкой узкой вдоль кустов рябины черноплодной пройдем мы в дом холодный. То будет осенью: денек сентябрьский будет одинок, как эта тропка лисья, смешав следы и листья. Крылечко скрипнет. Стукнет дверь. И одиночество теперь в бревенчатом затворе уже почти что горе. Так выйдем в сад повеселей: следы и листья на земле, и каждое растенье — его поминовенье. В саду становится видней, насколько крепче и вольней, чем наш удел непрочный, дыханье этой почвы. |
