— Случилось что-то? — Кент эхом повторил мой вопрос. Он неподвижно сидел на полу, в лунном свете его глаза были совершенно черными. Кто всегда был готов к любой неприятности, так это Красный Кент, хотя он никогда их не искал.

Грумлоу проворно вскочил на ноги и поймал Сима за руку. Тот дернулся, пытаясь вырваться, но Грумлоу его не выпустил, а подтащил к окну.

— Макин, посвети, ему тут надобно кое-что зашить.

— Пятеро было? — спросил я.

Сим кивнул.

— Я не могу это так оставить, — сказал я.

Фонарь в руке Макина качнулся.

— Йорг…

— Они отняли гусли, — я не желал его слушать, — и тем самым нанесли оскорбление братству. — Я сделал паузу, чтобы каждый прочувствовал, насколько уязвлена его гордость, и чтобы Симу стало стыдно за то, что он всему виной.

Макин пожал плечами:

— По крайней мере одного из них Сим порезал. Там на улице остались кровавые следы.

— Они были вооружены? — спросил я. Врага нужно знать.

Макин покачал головой.

— Кинжалы. Хотя, возможно, сейчас они уже вооружились топорами. У коротышки был лук, сказал, что собирается поохотиться.

Я скомкал свои одеяла и швырнул их в Райка, сам направился к двери.

— Приступим к делу. И ты тоже, брат Сим, должен видеть это.

Первым на улицу я выпустил Райка и шел за ним следом, оглядывая темные окна и крыши домов. Макин нашел кровавые следы, о которых говорил, черные в холодном свете луны. Мы пошли по следам: мимо церкви, колодца, по узкой улочке мимо сыромятни и конюшни. Похрапывали лошади, еще громче монотонно и хрипло сопел Горгот. Мимо сарая, низкой стены, вышли на заброшенное пастбище, застрявшее между городом и лесом. Мы скучковались, прижавшись спинами к стене сарая, последнему строению у края леса. Никому не надо объяснять: враг вооружен луком, нельзя отделяться от стены, прикрывающей спину, и лучше не светить фонарем так, чтобы обозначился силуэт, — твой или товарища.

— Они в лесу, — прошептал Грумлоу.

— Далеко не могли уйти, — Макин развернул фонарь, чтобы спрятать лучи.

— Почему ты так думаешь? — спросил Грумлоу, пристально вглядываясь в черную стену леса.

— Лунному свету в чащу не пробиться, а вслепую гулять там несподручно. — Я повысил голос настолько, чтобы меня услышали в лесу. — Почему бы вам не выйти из лесу? Мы только поговорить хотим.

Стрела вонзилась в стену сарая в ярде у меня над головой. Послышался смех.

— Лучше пришли нам свою подружку, если ей еще хочется.

Грумлоу рванулся и сделал шаг по направлению к лесу, но он не был настолько глуп, чтобы сделать еще один шаг. Райк, напротив, пошел бы дальше, если бы я грубо не окликнул его. Это Прайс, кровный брат Райка, когда-то давно забрал юного Сима из борделя в Белпане. Никто из братьев так и не смог мне объяснить, почему Прайс спас одного мальчишку, а всех остальных, включая взрослых проституток и их хозяйку, распотрошил. Но это, по всей видимости, много значило для Райка. И вот вам доказательство, если доказательство вообще нужно, что Бог, возможно, и сотворил нас из глины: кого-то — здоровым, кого-то — сильным или красивым, а изнутри мы сами творим себя из всякой глупости, из того, что хрупко и уязвимо, — терновника, собаки, надежды, что Катрин сделает меня лучше, чем я есть. Даже туповатые желания Райка родились из потерь, которые он, возможно, вспоминал лишь во сне. Все мы собраны из обломков нашего опыта в нелепый коллаж, все части подогнаны настолько плотно, что из них является миру наше лицо. Мы иногда ломаемся, и это единственное, что делает нас людьми. В этот момент освобождения мы ближе к Богу, чем думаем. Я остановил Райка, но я бы сам с большим удовольствием прочесал лес.

— Надо дождаться рассвета, — сказал Макин.

Он был прав, но не особенно хотелось это признавать. И я бы так и сделал, если бы не Горгот, который шел по узкой улочке к сараю. Вот удивительное смешение ума и глупости. Луна висела у него за спиной, и в ее свете он представлял собою отличную мишень, к тому же довольно большую. Я услышал шипение летящей стрелы и последовавшее за этим глухое ворчание Горгота.

— Сюда, идиот! — позвал я, и он рухнул спиной на стену рядом со мной. Гог вился у его ног. Макин поднял фонарь, но я не позволил ему снять колпак. — Не смертельная рана. Может потерпеть.

— Он и дюжину таких стрел вытерпит, — проворчал Райк.

Несмотря на мой запрет, свет появился, и мы увидели стрелу, торчавшую в плече Горгота, она вошла в его тело не более чем на дюйм, словно плоть левкрота была тверже дуба.

— Макин, я же не…

Но свет шел не от фонаря в руке Макина. Он лился из глаз Гога — желтый и горячий. Я мог бы сказать ему: «Нет», оттащить за угол и оставить укрывшихся в лесу до утра, но как огонь вспыхнул в Гоге, едва он увидел, что Горготу причинили боль, точно так же во мне проснулся холодный огонь, когда я увидел в гостинице избитого Сима. Я устал говорить «нет». И потому взял Гога за руку, чувствуя под его кожей пульсирование огня.

Он посмотрел на меня, глаза белые, как звезды на небе.

— Пусть горит, — сказал я.

Что-то горячее пробежало по моей руке до плеча, прожигая насквозь, горячее, как обещание, — злость расплавилась и побежала по венам.

— Что вы там жарите? — насмешливо крикнули из леса.

Мы с Гогом медленно пошли на голос, влажная трава кукожилась и жухла под его босыми ногами.

— Что за чертовщина? — В непроницаемой темноте леса заволновались. Просвистела стрела, но охваченный пламенем ребенок — сомнительная мишень, глаз теряет меткость.

Когда мы прошли ярдов десять, до нашего слуха донеслось шипение, тысячи змей зашипели в темноте… или, возможно, с таким звуком испарялся закипевший сок деревьев. Из моей груди вырвался хохот, будто исторгся паром раскаленный внутри меня жар. Злость, которую я носил в себе, воспламенилась и разрослась так, что не умещалась внутри меня, она уже не была направлена на обидчиков Сима, она превратилась во всепоглощающую, в исступленный восторг ярости, вырвавшийся из меня хохотом.

Прозрачный язычок пламени поднялся над головой Гога и омыл меня теплой волной. У кромки леса взорвалось первое дерево и разлетелось клочьями раскаленного добела пламени. Пламя охватило стоявшие рядом деревья, побежало по весенней траве, превращая все в пепел. Взорвалось еще несколько деревьев, за ними еще и еще, и вот уже непрерывно грохотал фейерверк из белого пламени. Вспыхнул сарай, хотя его от кромки леса отделяло не менее двадцати ярдов, вся стена вмиг превратилась в оранжевое облако. Я увидел выбежавшего из леса лучника, одежда на нем горела. Появилось еще несколько фигур-факелов, они пробежали несколько шагов и упали.

Такая сила, братья, опьяняет. Веселье более дикое и мощное, чем от опийного мака. И эта сила наверняка способна выжечь тебя дотла. Если бы Горгот не отбросил меня в сторону и не схватил Гога, ни один из нас не смог бы остановиться, пока от леса не осталось бы черного пепелища, не остановились бы и потом — жгли бы до границ и пределов Вечности. Возможно, и там мы бы не смогли остановиться.

Рассвет застал нас усмиренными на влажной от росы траве у обгоревшего сарая. Впереди дымилось огромное пепелище. Гог бродил среди тлеющих красных угольков, затем вернулся с запутанным клубком слипшихся струн — все, что осталось от гуслей Сима.

Тот взял их, криво улыбаясь разбитыми губами.

— Спасибо тебе, Гог. — Сим поднял клубок и потряс им. Струны издали глухой дребезжащий звук. Простая, но все еще прекрасная песня.

Это была песня Вечности.

За несколько дней, отделявших нас от цели нашего путешествия, мы увидели дым, поднимавшийся вверх и тянувшийся к границам Тевтонского королевства. Серая колонна вздымалась к небу выше гор, словно Сатана пытался выкурить ангелов из Небесного царства.

Картина пробудила в Красном Кенте несвойственную ему любознательность.

— Йорг, а что такое вулкан?

— Место, где земля кровоточит, — объяснил я. Сим и Грумлоу ехали достаточно близко, чтобы слышать наш разговор. — Кровь бурлит. Расплавленная порода — она похожа на свинец, растопленный для отражения врагов при осаде крепости, — льется красной рекой из глубин земли.