Появилась, Галина Семеновна, раскрасневшаяся, с мокрыми прядями после умывания.

— Давайте-ка похлебаем чайку, — предложила она.

Трое сидели за одним столиком. Галина Семеновна радушно угощала спутников маслом, колбасой, охотно рассказывала о своем житье-бытье в Омске. Чибисов слушал ее, а сам чувствовал только Ноченьку, глядел на Галину Семеновну, а сам видел только новую соседку.

— Как именовать-то вас? — спросила ее Галина Семеновна.

— Зовите Лизой.

Ее движения были, нервные, порывистые. То она будто к чему-то прислушивалась, то будто что-то вспоминала. От нее исходила смутная тревога. Чибисов ясно чувствовал эту тревогу.

Наверняка что-то стряслось в ее жизни. Она смотрела на Галину Семеновну, полуприкрыв ресницами глаза. Но Чибисов был уверен, что Лиза не видит и не слышит ее, а вся обращена к нему.

Он взял пачку печенья, но так неловко распечатал ее, что печенье посыпалось на пол.

— Ну, что ты будешь делать, — проворчал он, смущенно разводя руками.

— Вы всегда такой? — засмеялась Галина Семеновна. — За вами нужен глаз да глаз! Супруга, наверное, вас поругивает?

Лиза взглянула на него с каким-то непонятным смятением. А Чибисов, обескураженный своей неловкостью, собрал с полу рассыпанное печенье и так выпрямился, что грохнулся головой о полку. Галина Семеновна, заливаясь смехом, только рукой махнула: дескать, вот увалень-то!

Чувствуя себя нелепым; смешным, Чибисов выбрался в коридор. В окне перед ним что-то мелькало, проносилось, но он смотрел как бы назад и видел, как разомлевшая Галина Семеновна сняла туфли, легла, прикрыв ноги шалью, раскрыла книгу. «Она определенно все это должна проделать. Сейчас, конечно, захрапит, — подумал Чибисов. — Таких любая книга вгоняет в сон…»

Там, в купе, зашуршала газета, звякнул стакан. «Лиза прибирает на столе». Затарахтели спички. «Сейчас подойдет к окну. Будет курить». И тут же увидел ее у соседнего окошка — над ее головой заклубился синий дымок сигареты.

Так они стояли долго, и непонятная, беспокойно-счастливая сила влекла его к соседнему окну. Все ленивое, зажиревшее и благодушное, что наполняло его, — все полетело вверх тормашками.

От этой женщины веяло нервным напряжением. И это ощущение тревоги все сгущалось и захватывало Чибисова. Так и чудилось: должно что-то случиться.

Лиза жадно затянулась сигаретой, пустила сильную струю дыма в сторону, опять затянулась. Будто смотрит в окно, а глаза закрыты.

Поезд прогрохотал через мост с перилами. Под ним извивалась ледяная полоска ручья.

— Маленький ручей, а через него нужен мост, — точно самому себе пробасил Чибисов и прислушался: в купе чуть-чуть похрапывала Галина Семеновна. — Попробуй перегороди ему путь! — продолжал он. — Пусть даже это будет мощная насыпь. В дождь, весной, как разольется, как взыграет! Размоет, размечет насыпь и остановит поезда. — Помолчал и совсем уже самому себе пробубнил: — Маленький ручей, а через него нужен мост.

Лиза будто и не слушала его.

Чибисову представилось, что в ее окне все интереснее, необыкновеннее, оно, наверное, синее или алое, и мир через него видится цветным. Ему так захотелось взглянуть в синий колодец ее окна, что он передвинулся к ней.

Нет, окно ее не было синим или алым, но оно показалось ему чище, прозрачнее других, через него все виделось дальше и представлялось заманчивее.

Вдоль дороги тянулась толстенная стена густо посаженных низких и ровных, словно подстриженных сверху елок. На них пластами лежал снег. Локтем он касался тонкой, беспомощной руки соседки. «Да что же это такое?! — удивился он. — Я даже не знаю, кто она, и вдруг…» А сам был счастлив оттого, что стоит рядом с ней, и никак не мог придумать, о чем бы с ней заговорить.

Наконец он ошалело буркнул:

— Дайте сигарету.

Они повернулись лицом к лицу, и ему опять показалось, что он кого-то напоминает ей. Она отвернулась, через плечо протянула сигарету.

Среди заснеженных лесов мелькали просветы в синеющую даль, убегали в эти леса, в эту щемящую даль извилистые тропинки, дороги.

— Кто вы? — спросил он в недоумении.

— Зачем вам?

— Где живете?

— Еду в Кунгур.

Он растерялся, не зная, что еще спросить, сказать. За их спинами, через сладкий зевок, раздалось:

— О-хо-хонюшки-хо-хо! — Это проснулась Галина Семеновна.

От ее зевка и Чибисов словно проснулся, пришел, в себя.

— А! Вы здесь? Глазеете на Урал? — проговорила Галина Семеновна, выглядывая из купе. — Идите пить нарзан. Фу-у, рассолодела совсем! — И она вытерла платком полную шею.

И Чибисов, и Лиза вошли к ней. Она вытащила из кошелки две черно-зеленых бутылки. Ядреный нарзан кипел, дымился, брызгал из стакана, жгуче ударял в нос. Лиза взяла книгу, подсела к столику. Галина Семеновна принялась за дочкин свитер. Чувствуя себя никчемным среди женщин, Чибисов снова ушел в коридор.

— Домой путь держите? — услыхал он певучий, сдобный голос Галины Семеновны.

— Дом у меня сейчас — вагон.

— Да… понятно… Ну, ничего: из одного выехали, в, другой приедете. Вечно дороги не бывает, человек обязательно куда-нибудь да приедет.

Лиза молчала, не хотела продолжать разговор. И это молчание показалось Чибисову тяжелым и каким-то черным.

Долго стоял он в тамбуре, потом пил в ресторане пиво, потом пошел к проводнику, взял расписание., В Кунгур приезжали в полночь. Не зная, что делать, снова угнездился в ресторане, тяжело облокотясь на столик и подперев ручищей большую лохматую башку.

Напротив блаженствовал старый бурят. Старик накрошил в борщ хлеба, выхлебал, до сияния облизал ложку, смачно рыгнул. Подошла официантка. Он вытащил из кармана ало полыхнувший шелковый платок. В него был завернут добела вытертый бумажник. Поплевав на желтые пальцы, плосколицый старик вытянул новенькую, не согнутую десятку, хрустя ею, тщательно проверил — не слиплись ли две бумажки.

От всего этого Чибисову стало муторно. «Уже сорок пять лет! Сорок пять. Будто еще вчера было двадцать. Мелькнула жизнь — не заметил, — твердил он про себя. — Все кончено. Все кончено».

— Все кончено, — проворчал он.

— Кончено. Моя набил брюха, — подтвердил старик, заворачивая бумажник в платок.

— Вот-вот, друг, именно: набил брюхо! — и Чибисов хлестнул себя ладонью по животу.

Кругом истребляли котлеты, гуляши, шницели, сосали вино, галдели. Седой старик томными, женственными глазами оглаживал полные ноги официантки. Гулко, будто в бочку, гоготал здоровенный, багровый детина.

И вся эта жизнь оскорбляла то, что охватило Чибисова. Он тяжело двинулся в свой вагон.

А потом снова маячил у окна. Рядом стояла Лиза. За окном уже смеркалось, мела метель. Сороки и вороны, кособочась на ветру, перелетали с березы на березу, со стогов на телеграфные столбы.

— И как это люди равнодушны к сорокам и воронам? — неожиданно громко удивилась Лиза. Чибисов даже вздрогнул. — Их не любят, гонят. А ведь это такое русское: снег, снег и в метельном сумраке вороны, сороки. Им не страшны метели. Другие птицы-щеголихи прячутся. А им не страшны метели. Вон посмотрите!

Чибисов увидел косогоры, среди берез зеленые сосенки, стога, обложенные жердями, деревушку, засыпанную снегом, и перелетающих сорок и ворон.

— Я люблю их, — сказал он.

— А про ручей вы верно заметили… — Она бросила мимолетный хмурый взгляд. — Маленький ручей, а через него нужен мост…

Когда подъезжали к Кунгуру, Галина Семеновна уже спала. И опять колыхалась вся, словно над чем-то смеялась. Соседка не укладывала, а просто все заталкивала в чемодан. Чибисов вынес чемодан в пустой морозный тамбур, пропахший табачным дымом.

— Зачем вы сюда приехали? — неожиданно спросил он.

— А куда же мне ехать? — устало удивилась она, не глядя на него. Сейчас уже не было в ней противоречивых черт: вся она стала девичье-беспомощной, хрупкой, слабой-слабой.

Чибисов, взяв за плечи, повернул ее к себе. Некоторое время они растерянно смотрели друг на друга. Слепые от нежности глаза Чибисова стали влажными, а у нее испуганными и настороженными.