— Хоп! Гуляй. Ходи. Подойдешь — деньги будут.

И старик, тронутый доверием, протягивает Вике лучшую гроздь.

— Попробуй. Сок солнца.

— Ой, что вы! Спасибо! Я же купила! — машет рукой Вика.

— Не обижай! Зачем? Угощаю. От слова «халва» во рту не станет сладко. Ешь!

Вика, держа гроздь высоко, запрокидывает голову, откусывает несколько ягод.

Сунув руку под дужку чайника, она идет по базару, с любопытством смотрит по сторонам. Сетка стукает по ноге, почти касаясь земли.

Лосев, взволнованный, собирает краски, отдает их Дададжану и, проталкиваясь в толпе, бросается следом. Вот мелькнула голова Вики, ее солнечные волосы. Вот голая поджаренная зноем спина. Лямка сарафанчика все сползает и сползает с плеча.

Девушка-узбечка в алом сверкающем платье и в черной бархатной жилетке без рукавов держит кур, связанных за ноги, как гроздь. Куры висят вниз головами.

— Им же больно! — возмущается Вика.

Лосев стоит за ее спиной. Он слышит собственное сердце. Словно в лучшие свои годы он счастливо любил эту девушку, а потом потерял, мучительно долго искал и вот наконец-то нашел! Подбежать и только окликнуть — и она обернется, в глазах мелькнет радостный испуг, она выронит авоську и заплачет от радости.

«Какая глупость! — ругает он себя. — Все в порядке, как обычно. Так же я восхищался и закатом и морем». Но сердце все волнуется: тронуть бы ее руку, теплый от солнца сарафанчик, нагретые волосы…

Вика заходит в другой уголок, где старики, сидя на земле под тутовником, продают пряности. Пахнет перцем.

Белобородый старик, с орлиным носом, с царственно-надменным, сухим лицом, с накрученной вокруг головы марлей вместо чалмы, толчет перец медным пестиком в медной позеленевшей ступке.

В стеклянные банки у старика насыпан перец горошинами, в бумажные пакетики — перец молотый, в мешочки — черные зерна барбариса. На сучках тутовника висят пылающие связки красного перца.

Вика присаживается возле старика. Сарафанчик ее расстилается по горячей земле. Лосев опускается рядом. Вика случайно трогает его локтем.

— Да кто же вы?! — спрашивает он.

Вика видит странное лицо. Нет, само лицо обычное: молодое, худощавое и даже привлекательное. Но ее испугали пронзительно пристальные, откровенно восхищенные глаза.

— Кто вы? — снова спрашивает он тревожно и настойчиво.

И Вике кажется, что он сейчас схватит ее за руки и не отпустит, как бы она ни рвалась.

Вика вспыхивает, вскакивает и бросается в толпу. На миг она оглядывается: незнакомец стоит, глядя ей вслед. Но сейчас она не может разглядеть выражение лица. Она только запоминает синий берет, клетчатую, с короткими рукавами рубашку, не заправленную в брюки, и сверкающую «молнию» вдоль всей штанины узких брюк из темно-зеленого вельвета.

Лосев пробирается в толпе, смотрит во все стороны — Вика исчезла.

Он оказывается там, где торгуют перепелками. Кроткие птички покорно сидят в шершавых ладонях. Любители рассматривают их, тянут за клювики, за лапки, разворачивают веером крылья.

И здесь Вики нет.

Лосев останавливается на берегу арыка, в котором узбеки, присев на корточки, полощут пучки петрушки и моркови.

Проходит девочка в платье из маргеланского шелка. На нем продолговатые оранжевые и черные пятна. Виднеются такие же шаровары до пят. Из-под вышитой тюбетейки змеятся по спине двенадцать черных косичек. Они закрывают плечи, как черная шаль. На голове девочки лежит плоская круглая корзина, накрытая белой тряпкой. Вкусно пахнет теплыми лепешками, посыпанными тмином.

Перед стариком с белой повязкой на лбу — от солнца — стоит на земле эмалированный таз, полный вареного гороха. Горох посыпан докрасна перцем и усеян кольцами лука.

Толстый мальчик в халатике свесил ноги в арык. Он проткнул гвоздиком гранат и сжимает его изо всех сил. В пиалу на коленях брызгает кровавая струйка.

Лосев зажмуривает глаза. Перед ним ярко, ярче невозможно, возникает незнакомая девушка: она подняла гроздь, запрокинула голову, откусила виноградину. Он даже ощущает сладкую липкость губ, обрызганных соком…

Вокруг водоема — дуплистые ивы. Они склонились со всех сторон, сплелись вершинами, и получился зеленый шатер. На берегу водоема — чайхана.

Лосев садится на мостик, застланный ковром. Мальчик приносит ему чайник и пиалу. Потом берет ведро, полное воды, и, черпая ладонью, обрызгивает землю. Лосев ласково похлопывает его по спине. Мальчик, у которого и губы, и нос, и подбородок в дынном соке, недоуменно глядит черными глазами.

Под котлом, весело треща, горят сухие стебли хлопчатника. Веселая компания собралась над водоемом. Узбеки мастерски строгают лук кривыми ножами, режут морковь на брусочки, тоненькие, как спички, — готовят плов.

Лосев сидит по-восточному, обхватив руками поджатые ноги, закрыв глаза. Над головой перепел кричит: «Спать пора!»

Долго сидит он так, чувствуя себя счастливым. И хочется ему увезти с собой все, что он сейчас видел. «А я и увезу, — думает Лосев. — В душе — увезу. И тебя увезу», — говорит он Вике.

Уже расстелились синие тени, над розово-желтоватыми корками дынь больше не жужжат стайки мух. Очнулся Лосев от тоски: «Кто она? Где сейчас?» Он выпивает вяжущий, золотисто-зеленый кок-чай и идет к Дададжану.

Ряды уже почти опустели, а старик не уходит. На прилавке корзина, мольберт и красный чайник.

— Деньги взяла, чайник забыла. Давно жду. Уже все продал — она не идет, — объясняет огорченный старик.

Лосев бережно поднимает крышку и видит в чайнике инжир и персики.

Ждали до тех пор, пока сторожа не начали мести, поднимая пыль. Уже по всей долине в клетках кричали перепела, встречая вечер…

…Придя домой, Вика хватилась, что не купила молока. Она никак не могла вспомнить, где оставила чайник.

Мать обругала ее:

— Растеряха! Вечно глазеешь по сторонам!

— Ну и глазею! Ну и что же! — нагрубила Вика, хотя и не хотела грубить. Но после встречи на базаре в душе было беспокойно. Она почему-то была недовольна собой. А почему — не понимала.

Пришел одноклассник Толя Зарницын, который ей нравился и которого она всячески изводила. Зарницын немного полный, с ярко-красными губами, с румянцем и с черным, еще не бритым пушком на губе. Одевался Толя всегда щеголевато.

Больше всего он любил футбол, велосипед и веселые книги. Все печальное, грустное вызывало у него просто отвращение. Он сластена, и в карманах у него всегда лежат конфеты.

Зарницын с трудом протащил велосипед в калитку. Вика глянула на его новые брюки, заколотые внизу булавками, на шелковую голубую рубашку, на часики и мрачно спросила:

— Толька, ты вообще книги читаешь?

— А что? — насторожился Зарницын, уже привыкший к выходкам Вики.

— Я тебя спрашиваю: читаешь? — рассердилась она, откусывая от прозрачного ломтя дыни.

— Ну, вообще-то читаю…

— Только «Крокодил»?

— Да брось ты, пожалуйста! — насупил брови Зарницын, нервно звеня звонком на велосипеде.

— Я видела, как ты играешь в футбол, видела! Ноги у тебя сообразительней, чем голова. Честное слово! Хочешь доказательства? Пожалуйста! Сегодня ноги единственный раз вовремя привели тебя ко мне. Всегда приводили напрасно, а сегодня вовремя. Сейчас будешь трясти орехи!

И Вика злорадно посмотрела на его новенькие брюки, на рубашку. А Зарницын глянул на них растерянно.

Но тут же решительно прислонил велосипед к вишне, снял рубашку и повесил на руль. Подумал — снял туфли и, связав шнурки, тоже повесил на руль. Взялся было за ремень на брюках, но взглянул на Вику, у которой строго сдвинулись брови, и махнул рукой, пошел к раскидистому ореховому дереву. Кряхтя, неумело залез на нижние ветви, тряхнул их. Грецкие орехи сыпанулись внезапным ливнем. Они скатывались в ямки, стукались об утоптанную землю, падали в арык.

Вика подала длинный шест, и Зарницын принялся ударять по ветвям, до которых не мог дотянуться рукой, гулкий стук разносился по саду, и ветви высыпали и высыпали новые ливни орехов. Вся земля была усеяна ими.