А между тем выхода его энергии не было. Варенуха пребывал в кабинете финдиректора, а не в своем, по двум причинам. Во-первых, с минуты на минуту ждали Степу, чтобы составить с ним совещание и разрешить на нем накопившиеся неотложные вопросы, а во-вторых, Варенуха прятался от контрамарочников, которые ему отравляли жизнь, в особенности в дни перемены программы. А сегодня как раз и был такой день.

От нечего делать Варенуха пил воду из графина, дважды перечитал некролог Берлиоза. Когда звонил аппарат на столе, Варенуха брал трубку и лгал в нее:

— Кого? Варенуху? Его нету. Вышел из театра.

— Позвони ты, пожалуйста, ему еще раз,— раздраженно сказал Римский и злобно поглядел на администратора сквозь роговые очки.

— Нету его дома! — ответил Варенуха.— Я Карпова посылал. Никого нету в квартире.

— Что же это такое…— ворчал Римский, щелкая на счетной машинке.

Дверь открылась, и капельдинер, пыхтя, втащил толстую пачку дополнительных афиш. Крупными красными буквами на зеленых листах было напечатано:

СЕГОДНЯ И ЕЖЕДНЕВНО

В ТЕАТРЕ «КАБАРЕ»

СВЕРХ ПРОГРАММЫ:

Д О К Т О Р  М А Г И И  В О Л А Н Д

СЕАНСЫ ЧЕРНОЙ МАГИИ

С ПОЛНЫМ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕМ

Варенуха проверил афишу, тотчас распорядился о направлении афиши в расклейку. Капельдинер унес пачку, а Варенуха, отделив несколько экземпляров, один из них пристроил на крюк и издали еще раз полюбовался буквами.

— Хорошо. Броско,— одобрительно заметил Варенуха.

— А мне до крайности не нравится эта затея,— косясь на афишу, отозвался Римский,— вообще я удивляюсь, как это разрешили поставить…

— Нет, Григорий Данилович, не скажи,— возразил Варенуха,— это очень тонкий шаг. Тут вся соль в разоблачении!

— Не знаю, не знаю,— ворчал расстроенный Римский,— никакой тут соли нет. И всегда он придумает что-нибудь такое… Хоть бы показал этого мага. Ты его видел? Откуда он его выкопал?

Выяснилось, что Варенуха, так же как и Римский, не видел мага. Степа вчера прибежал с написанным черновиком договора, тут же велел его переписать и выдать деньги.

Римский вынул часы. Увидел, что они показывают пять минут третьего, и совершенно остервенился. В самом деле! В одиннадцать звонил, сказал, что придет через полчаса, и не только не пришел, но совсем исчез!

— У меня все дело стало! — рычал уже Римский.

— Уж не попал ли он, как Берлиоз, под трамвай? — сказал Варенуха, держа у уха безнадежно гудящую трубку и поглядывая на прочитанную газету.

— А хорошо бы было…— чуть слышно сквозь зубы сказал Римский.

В этот самый момент дверь открылась, вошла женщина в форменной куртке, в фуражке, в черной юбке и тапочках. Из маленькой сумки на поясе женщина вынула беленький квадратик и тетрадь и сказала:

— Где тут Кабаре? Сверхмолния вам. Распишитесь.

Варенуха черкнул какую-то закорючку в тетради у женщины и, лишь только дверь за той захлопнулась, вскрыл квадратик.

Прочитав написанное, он воскликнул: «Что за черт?!» — и передал телеграмму Римскому.

В телеграмме было напечатано следующее:

«Владикавказа. Москву. Кабаре. Сегодня двенадцать дня угрозыск явился блондин ночной сорочке брюках без сапог психически расстроенный назвался Лиходеев директор Кабаре Молнируйте Владикавказ розыск где Лиходеев».

— Здравствуйте, я ваша тетя! — воскликнул Римский и добавил: — Еще сюрприз!

— Лжедимитрий,— сказал Варенуха и, взяв трубку телефона, сказал в нее так: — Телеграф? Сверхмолния. Владикавказ. Угрозыск. Лиходеев Москве. Финдиректор Римский.

Независимо от сообщения о владикавказском самозванце Варенуха принялся по телефону разыскивать Степу где попало и, конечно, нигде его не нашел.

Как раз тогда, когда Варенуха, держась за трубку, думал, куда бы еще позвонить, вошла та самая женщина, что принесла первую молнию, и вручила Варенухе новый квадратик.

Варенуха торопливо вскрыл его, прочитал и свистнул.

— Что еще? — спросил, нервно дернувшись, Римский.

Варенуха молча подал ему телеграмму, и Римский прочитал в ней:

«Умоляю верить брошен Владикавказ силой гипноза Воланда Молнируйте подтверждение моей личности Лиходеев».

Римский и Варенуха, касаясь друг друга головами, молча перечитывали телеграмму, а перечитав, молча же уставились друг на друга.

— Граждане! — вдруг рассердилась женщина.— Расписывайтесь, а потом будете молчать. Я ведь молнии разношу.

Варенуха, не спуская глаз с телеграммы, расчеркнулся в тетради. Женщина исчезла.

— Ты же с ним в начале двенадцатого разговаривал по телефону! — возбужденно заговорил администратор.

— Да смешно говорить! Разговаривал или не разговаривал. Не может он быть во Владикавказе! Это смешно!

— Он пьян! — сказал Варенуха.

— Кто пьян? — спросил Римский, и опять оба уставились друг на друга.

Что телеграфировал из Владикавказа какой-то самозванец или сумасшедший, в этом сомнений не было; но вот что было странно: откуда владикавказский мистификатор знает Воланда, только вчера приехавшего? И откуда он знает о связи между Лиходеевым и Воландом?

— «Силой гипноза…» — повторял Варенуха слова телеграммы.— Откуда ему известно о Воланде? Да нет, чепуха, чепуха!

— Где он остановился, этот Воланд, черт его возьми? — спросил Римский.

Варенуха немедленно соединился с портье «Метрополя» и узнал, что в «Метрополе» никакого Воланда нету. Тогда Варенуха дозвонился в контору «Интуриста» и с удивлением узнал, что артист Воланд остановился в квартире директора Кабаре Лиходеева.

Долго после этого Варенуха слушал, как трубка дает ему густые гудки. Среди этих гудков откуда-то издалека послышался тяжкий мрачный голос, пропевший: «…скалы, мой приют…» Откуда-то, как решил администратор, прорвался в сеть радиоголос.

— Не отвечает квартира,— сказал Варенуха, кладя трубку,— попробовать позвонить еще в…

Он не договорил. В дверях появилась та же самая женщина, и Римский и Варенуха поднялись ей навстречу. Она вынула из сумки уже не белый, а какой-то темный листок.

— Это становится интересным…— процедил сквозь зубы Варенуха, провожая взглядом в спину поспешно уходившую женщину. Вскрыл пакетик Римский.

На темном фоне отчетливо выделялись сфотографированные строчки:

«Доказательство мой почерк молнируйте подтверждение установите секретное наблюдение Воландом Лиходеев».

За девятнадцать лет своей административной деятельности Варенуха видал всякие виды. Но тут он почувствовал, что ум его застилает как бы пеленою, и он ничего не произнес, кроме житейской и совершенно нелепой фразы:

— Этого не может быть!

Римский поступил не так. Он поднялся, в дверь сказал курьерше, дежурившей снаружи на табуретке:

— Никого, кроме почтальонши, не впускать…— и запер дверь на ключ.

Затем он достал из письменного стола кипу бумаг и начал тщательно сличать жирные с наклоном влево буквы в фотограмме с буквами в Степиных резолюциях и его подписях с винтовой закорюкой на бумагах.

Варенуха, навалившись на стол, жарко дышал в щеку Римскому.

— Это его почерк,— наконец твердо сказал финдиректор, а Варенуха, как эхо, подтвердил:

— Его…— и, поглядев в лицо Римского, подивился перемене, происшедшей в том. Финдиректор, и без того худой, как будто еще более похудел и даже постарел, а глаза его в роговой оправе утратили свою колючесть, и появилась в них не только тревога, но даже как будто печаль.

Затем Варенуха проделал все, что делает человек в минуты великого изумления. Он и по кабинету пробежал, и руки вздымал, как распятый, и выпил целый стакан желтоватой воды из графина, и восклицал:

— Не понимаю! Не по-ни-маю!

Римский же смотрел в окно и напряженно думал. Положение финдиректора было затруднительно. Нужно было тут же, не сходя с места, добыть обыкновенные объяснения явлений необыкновенных.

Прищурившись, финдиректор представил себе Степу в ночной сорочке, без сапог, влезающим сегодня в полдень в какой-то невиданный сверхбыстроходный самолет, а потом его же стоящим в носках на аэродроме во Владикавказе… очень близко горы… черт знает что такое!