— Да, человек смертен, но это бы еще полбеды. А хуже всего то, что он иногда внезапно смертен и не может сказать, что он будет делать даже в сегодняшний вечер.

«Какая-то дурацкая постановка вопроса!» — подумал Берлиоз и вслух сказал:

— Ну, здесь уж есть некоторое преувеличение. Сегодняшний вечер мне известен более или менее точно. Само собой разумеется, что если мне на голову свалится кирпич…

— Кирпич ни с того ни с сего,— ответил внушительно неизвестный,— никому на голову и никогда не свалится. В частности же, уверяю вас, что вам он совершенно не угрожает. Так позвольте спросить, что вы будете делать сегодня вечером?

— Сегодня вечером,— ответил Берлиоз,— в десять часов в Миолите состоится заседание, на котором я буду председательствовать.

— Нет, этого быть никак не может,— твердо заявил иностранец.

— Это почему? — спросил Бездомный, не скрывая уже своего раздражения.

— Потому,— ответил иностранец и прищуренными глазами поглядел в небо, в котором, предчувствуя вечернюю прохладу, бесшумно чертили птицы,— что Аннушка уже купила постное масло, и не только купила, но и уже разлила. Так что заседание не состоится.

Тут, понятное дело, наступила тишина.

— Простите,— сказал Берлиоз, дико глядя на иностранца,— я ничего не понял. При чем здесь постное масло?

— Постное масло здесь вот при чем,— вдруг заговорил Бездомный, очевидно решив объявить войну незваному собеседнику,— вам не приходилось, гражданин, бывать в сумасшедшем доме?

— Иван! — воскликнул ошеломленный Берлиоз.

Но иностранец нисколько не обиделся, а, наоборот, безумно развеселился.

— Бывал! Бывал! И не раз! — вскричал он со смехом, но не сводя глаз с Бездомного.— Где я только не бывал! Досадно одно, что я так и не удосужился спросить у профессора толком, что такое мания фурибунда! Так что вы уж сами спросите у него, Иван Николаевич!

Бездомный изменился в лице.

— Откуда вы знаете, как меня зовут?

— Помилуйте, дорогой Иван Николаевич, кто же вас не знает? — сказал иностранец и вынул из внутреннего кармана пиджака номер еженедельного журнала.

И Иван Николаевич тут же узнал на первой странице и свои буйные волосы, и глаза, и даже собственные стихи. Однако на сей раз новое свидетельство славы и популярности не обрадовало Бездомного.

— Я извиняюсь,— сказал он, и лицо его потемнело,— вы не можете подождать минуту, я пару слов хочу сказать товарищу?..

— О, с удовольствием, охотно! — воскликнул иностранец.— Здесь так хорошо под липами, а я, кстати, никуда и не спешу.

— Вот что, Миша,— заговорил поэт, оттащив в сторону крайне недовольного всем этим Берлиоза,— это никакой не румын и не поляк, это — белогвардейский шпион. Спрашивай у него документы, а то уйдет.

— Почему шпион? — шепнул неприятно пораженный Берлиоз.

— Я тебе говорю. Верь чутью… Идем, идем, а то уйдет.

И поэт за руку потянул расстроенного Берлиоза к скамейке. Незнакомец не сидел, а стоял возле скамейки, держа в руках визитную карточку.

— Извините меня, что я в пылу нашего интересного спора забыл назвать себя. Вот моя карточка, а в кармане у меня и паспорт, подтверждающий то, что написано на карточке,— веско сказал иностранец, но почему-то без малейшего акцента.

Берлиоз густо покраснел, читая карточку, которую иностранец не выпустил из рук.

Иван тоже заглянул в нее, но так как иностранец в это время ее спрятал, то Ивану удалось прочесть только первое слово «professor» и начальную букву фамилии, опять-таки двойное W.

— Очень приятно,— сказал Берлиоз смущенно,— Берлиоз.

Произошли рукопожатия, и опять сели на скамейку.

— Вы в качестве консультанта, наверное, приглашены к нам, профессор?

— Да, консультанта, как же,— подтвердил профессор.

— Вы — немец?

— Я-то? — переспросил профессор и задумался.— Да, пожалуй, немец,— сказал он.

— А у вас какая специальность? — ласково осведомился Берлиоз.

— Я — специалист по черной магии.

— Как? — воскликнул Берлиоз.

«На тебе!» — подумал Иван.

— И вас по этой специальности пригласили в СССР?

— Да, по этой. Пригласили,— подтвердил профессор, поражая приятелей тем, что акцент у него опять появился.— Тут в государственной библиотеке — большой отдел, книги по магии и демонологии… Есть очень интересные рукописи Мирандолы и Рейхлина… ^{145} Они хотят, чтобы я их разбирал и оценил…

— А! Вы историк? — с большим уважением спросил Берлиоз.

— Я историк,— охотно подтвердил иностранец,— я люблю всякие истории… и сегодня вечером будет смешная история…

Тут иностранец пальцами обеих рук поманил к себе приятелей. Когда они с изумлением наклонились к нему, он прошептал:

— Имейте в виду, что Христос существовал…

— Видите ли, профессор,— смущенно улыбаясь, заговорил Берлиоз,— мы очень уважаем ваши большие знания, но я лично придерживаюсь другой точки зрения…

— Не надо никаких точек зрения,— ответил профессор,— он существовал.

— Но какое же доказательство этому?

— И доказательства никакого не надо. Просто в десять часов утра его привели под конвоем, и шаркающей кавалерийской походкой на балкон вышел Понтийский Пилат,— сказал профессор.

В девять часов утра шаркающей кавалерийской походкой в перистиль под разноцветную колоннаду вышел прокуратор ^{146} Иудеи Понтий Пилат.

Больше всего на свете прокуратор ненавидел запах розового масла, и все предвещало нехороший день, потому что розовым маслом пропах весь мир. Казалось, что пальма пахнет розовым маслом, конвой, ненавистный балкон. Из недальней кордегардии ^{147} заносило дымком — легионные ^{148} кашевары начали готовить обед для дежурного манипула ^{149}. Но прокуратору казалось, что и к запаху дыма примешивается поганая розовая струя.

«Пахнет маслом от головы моего секретаря,— думал прокуратор,— я удивляюсь, как моя жена может терпеть при себе такого вульгарного любовника… Моя жена дура… Дело, однако, не в розовом масле, а в том, что это мигрень. От мигрени же нет никаких средств в мире… попробую не вертеть головой…»

Из зала выкатили кресло, и прокуратор сел в него. Он протянул руку, ни на кого не глядя, и секретарь тотчас же вложил в нее кусок пергамента. Гримасничая, прокуратор проглядел написанное и сейчас же сказал:

— Приведите его.

Через некоторое время по ступенькам, ведущим с балкона в сад, двое солдат привели и поставили на балконе молодого человека в стареньком, многостиранном и заштопанном таллифе ^{150}. Руки молодого человека были связаны за спиной, рыжеватые вьющиеся волосы растрепаны, а под заплывшим правым глазом сидел громадных размеров синяк. Левый здоровый глаз выражал любопытство.

Прокуратор, стараясь не поворачивать головы, поглядел на приведенного.

— Лицо от побоев надо оберегать,— сказал по-арамейски прокуратор,— если думаешь, что это тебя украшает…— И прибавил: — Развяжите ему руки. Может быть, он любит болтать ими, когда разговаривает.

Молодой человек приятно улыбнулся прокуратору. Солдаты тотчас освободили руки арестанту.

— Ты в Ершалаиме собирался царствовать? — спросил прокуратор, стараясь не двигать головой.

Молодой человек развел руками и заговорил:

— Добрый человек…

Но прокуратор тотчас перебил его:

— Я не добрый человек. Все говорят, что я злой, и это верно.

Он повысил резкий голос:

— Позовите кентуриона ^{151} Крысобоя!