Наташа, ополоумев, подбежала к рубашкам и чулкам на кровати, сгребла их в узел, прижала к груди.

— Несите к себе и прячьте,— распоряжалась Маргарита Николаевна,— берите и духи в шкафу. А ценного не берите, а то подумают, что вы украли. Ах, Наташа! — И в порыве радости Маргарита обвила руками шею Наташи и стала целовать ее в губы, в щеки и в лоб.

Опять у той все высыпалось из рук. Наташа, у которой прерывался дух от поцелуев, только шептала:

— Спасибо, спасибо! — И, гладя кожу Маргариты, добавляла: — Атласная, светится, а брови, брови…

— Ну, скорей все тряпки в сундук к себе! — приказала Маргарита, указывая на белье.— А мне чашку кофе, умоляю… Я голодна!

Наташа подхватила белье и выбежала, и в это время в открытое окно ворвался откуда-то сверху из соседнего дома громовой виртуозный вальс, и послышалось пыхтение подъехавшей к воротам машины.

«Не успею выпить кофе,— подумала Маргарита, щурясь на треснувшее стекло,— три минуты осталось!»

Теперь она не сомневалась ни в чем из того, что сказал Азазелло. Он непременно позвонит ровно в десять. Иностранец же безопасен! О да, такой иностранец безопасен!

Машина зашумела, удаляясь, стукнула калитка, и на плитках дорожки послышались шаги.

«Это Николай Иванович, по шагам узнаю,— подумала Маргарита,— надо будет отколоть на прощание какую-нибудь веселую и остроумную шутку!»

Маргарита рванула штору в сторону и села на подоконник боком, охватив колено руками. Лунный свет лизнул ее сбоку. Маргарита подняла голову к луне и сделала задумчивое и поэтическое лицо.

Еще раза два стукнули шаги, и вдруг стихло внезапно.

Посмотрев еще на луну, вздохнув для приличия, Маргарита по вернула голову в сад и действительно увидела Николая Ивановича, обливаемого луной.

Николай Иванович сидел на скамейке, и видно было по всему, что опустился он на нее внезапно.

Пенсне на лице сидело у него как-то косо, портфель он сжимал в руках.

— Здравствуйте, Николай Иванович,— грустным голосом сказала Маргарита,— добрый вечер. Вы из заседания?

Николай Иванович ничего не сказал на это.

— А я,— продолжала Маргарита, перегибаясь с подоконника,— сижу, скучаю, как видите, гляжу на луну, слушаю вальс.

Левою рукою Маргарита провела по виску, как бы поправляя прядь волос. Помолчала, потом сказала сердито:

— Это невежливо, Николай Иванович! Все-таки я дама, в конце концов. И это хамство — не отвечать, когда с вами заговаривают!

Николай Иванович, видный в луне до последней пуговки на серой жилетке, вдруг усмехнулся дикой усмешкой, поднялся со скамейки и, очевидно, не помня себя от смущения, вместо того чтобы снять шляпу, махнул портфелем в сторону и ноги согнул, как будто собирался пуститься вприсядку.

И тут у трюмо грянул телефон.

Маргарита сорвалась с окна, забыв про Николая Ивановича, и крикнула в трубку:

— Да! Да!

— Говорит Азазелло,— сказали в трубке.

— Милый, милый Азазелло! — вскричала Маргарита.

— Пора! Вылетайте! — заговорил Азазелло в трубке, и по голосу его было слышно, что ему приятен искренний порыв Маргариты.— Полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а потом вон из города, на юг, и прямо на реку. Вас ждут!

Маргарита повесила трубку, и тут в соседней комнате что-то заковыляло и грохнуло в дверь.

Маргарита распахнула ее, и половая щетка, щетиной вверх, пританцовывая, вкатила в спальню. Она выбивала дробь концом по полу, лягалась, рвалась в окно.

Задерживаться больше не приходилось, кофе пить было некогда.

Маргарита крикнула: «Гоп!» — и вскочила на щетку верхом. Тут у наездницы мелькнула последняя мысль о том, что она в суматохе забыла одеться. Галопом она подскочила к кровати и схватила первое попавшееся — голубую рубашку и, взмахнув ею, как штандартом, вылетела в окно. Вальс над садом ударил сильнее. Маргарита соскользнула к самой дорожке и увидала Николая Ивановича на скамейке. Очевидно, он так и не ушел и в ошеломлении прислушивался к крикам и грохоту, доносящимся из освещенной спальни.

— Прощайте, Николай Иванович! — сказала Маргарита, остановившись и повиснув над Николаем Ивановичем.

Тот охнул и пополз по скамейке, перебирая руками и сбив наземь портфель.

— Прощайте навсегда! Я улетаю! Я свободна! — перекрикивала вальс Маргарита Николаевна.

Тут она сообразила, что рубашка ей ни к чему не нужна, и, зловеще захохотав, снизилась и накрыла ею голову Николая Ивановича. И тот грохнулся со скамейки.

Маргарита обернулась, чтобы в последний раз глянуть на особняк, и увидела в освещенном окне искаженное лицо Наташи.

— Прощай, Наташа! — визгнула Маргарита и, вздернув щетку, полетела к воротам. И вслед ей полетел совершенно безумный вальс.

Свободна! Свободна! Первое, что ощутила Маргарита Николаевна, проскочив над гвоздями, что полет представляет наслаждение, которое ни с чем вообще сравнить нельзя.

Она пронеслась по переулку и вылетела в другой, пересекавший первый. Этот заплатанный, заштопанный, кривой и длинный переулок с покосившейся дверью нефтелавки ^{238}, где кружечками продают керосин и жидкость от клопов во флаконах, она перерезала в одно мгновение и тут усвоила второе, именно, что, даже будучи совершенно свободной, нужно быть хоть крошечку благоразумной. Что по городу и ходить, и ездить, и летать нужно медленно. Только чудом затормозившись, она едва не разбилась насмерть о старый покосившийся газовый фонарь на углу. Вильнув в сторону, Маргарита сжала покрепче щетку и полетела медленно, всматриваясь в электрические провода и вывески, выступающие поперек тротуаров.

Третий переулок вел прямо к Арбату. Вылетая на него, Маргарита совершенно освоилась с управлением щеткой и поняла, что та слушается малейшего прикосновения рук и ног и что нужно только одно — быть внимательной, не буйствовать. Кроме того, совершенно ясно стало уже в переулке, что прохожие ее не видят. Никто не задирал голову, не кричал: «Гляди! Гляди!», не шарахался в сторону, не визжал, не падал в обморок, не улюлюкал, не хохотал диким смехом.

Маргарита летела беззвучно и не очень высоко. Да, буйствовать не следовало, но именно буйствовать-то и хотелось больше всего. При самом влете на сияющий Арбат освещенный диск с черной конской головой преградил всаднице дорогу.

Маргарита осадила послушную щетку, отлетела, подняла щетку на дыбы и, бросившись назад, внезапно концом вдребезги разбила эту конскую голову. Посыпались осколки, тут прохожие шарахнулись, засвистели свистки, а Маргарита, совершив этот ненужный поступок, припала к жесткой щетине и расхохоталась.

«А на Арбате надо быть еще повнимательнее,— подумала ведьма,— тут черт знает что».

И действительно. Под Маргаритой плыли крыши троллейбусов, автобусов и легковых машин, по тротуарам, сколько хватало глаз, плыли кепки, миллионы кепок, как показалось Маргарите. В кепочной реке вскипали изредка водоворотики. От реки отделялись ручейки кепок и вливались в огненные пасти универмагов и выливались из них. Весь Арбат был опутан какими-то толстыми проводами, затруднявшими летящую, и вывески торчали на каждом шагу.

— Фу, какое месиво! — раздраженно вскричала Маргарита.— Повернуться нельзя!

Рассердившись, она сползла к концу щетки, взяла поближе к окнам над самыми головами и высадила головой щетки стекло в аптеке. Грохот, звон и визг были ей наградой.

В разрушении есть наслаждение, тоже мало с чем сравнимое. Нагло хохоча, Маргарита приподнялась повыше и видела, как тащили кого-то и кто-то кричал: «Держите сукина сына! Он, он! Я видел!»

— Да ну вас к черту! — опять раздражилась Маргарита. Засмотревшись на скандал, она стукнулась головой об семафор с зеленым волнистым глазом.

Захотелось отомстить. Маргарита подумала, прицелилась, снизилась и на тихом ходу сняла с двух голов две кепки и бросила на мостовую. Первый, лишившись кепки, ахнул, повернулся, в свою очередь прицелился, сделал плачущее лицо и ударил по уху шедшего за ним какого-то молодого человека.