Свита Воланда еще была в городе, и одна Гелла в черном плаще почтительно стояла в некотором отдалении от Воланда, молчаливая, смотрящая на радугу.

Раздался голос Воланда:

— Что же они задерживаются? Где эта неразлучная пара — Коровьев и Бегемот?..

Гелла шевельнулась, прикрыла ладонью от солнца глаза, всмотрелась вдаль, ответила почтительно:

— Они будут тотчас, мессир. Я чую их. Да, вот они.

И точно, послышались легкие шаги на каменных плитах, и перед Воландом предстали Коровьев и Бегемот; второй все в виде того же толстяка. Но теперь примуса при нем не было, а нагружен он был другими предметами. Так, под мышкой у него был небольшой ландшафтик в золотой раме, на руке поварской халат, а в руке цельная семга в шкуре и с хвостом.

От Коровьева и Бегемота несло гарью, рожа Бегемота была в саже, а кепка наполовину обгорела.

— Салют, сир! — прокричал Коровьев, а Бегемот выложил на террасу свое имущество и, отдуваясь, с восторгом вскричал:

— Сир, мне сейчас по морде дали!

Гелла в сторонке хихикнула хрипло, а Воланд сказал:

— Это бывает…

— Клянусь всем, что есть дорогого у этой развратницы,— Бегемот ткнул лапой в сторону Геллы,— а нетрудно догадаться, что именно у нее самое дорогое,— впервые в жизни! Я так хохотал! Чистое недоразумение легло в основу этого происшествия — меня за мародера приняли.

— Судя по принесенным тобою предметам…— заговорил Воланд и выразительно указал на ландшафтик и семгу.

— Верите ли, мессир…— начал задушевным голосом Бегемот.

— Нет, не верю,— коротко ответил Воланд.

— Мессир, клянусь, я делал героические попытки…— кричал Бегемот,— спасти все, что было можно… И вот все, что удалось отстоять!

— Что горело-то? — спросил Воланд.

— Грибоедов! — ответил Бегемот и всхлипнул.

— Прекрати этот плач,— спокойно посоветовал Воланд,— и лучше скажи, отчего это он загорелся?

Бегемот развел руками, возвел глаза к небу, так что на опаленной черной роже сверкнули белые белки, и вскричал:

— Не постигаю! Сидели, мирно закусывали… Вдруг трах, трах… трах… выстрелы! Обезумев от страха, мы с Коровьевым кинулись бежать на бульвар, преследователи за нами. Им померещилось, что мы бежим к памятнику Тимирязева… Но чувство долга победило в нас страх, и мы вернулись…

— А, вы вернулись? — сказал Воланд.— Ну, конечно, здание сгорело дотла.

— Дотла,— подтвердил Коровьев,— то есть буквально, мессир, дотла. Одни головешки.

— Я первым долгом кинулся в зал…— рассказывал Бегемот.— Что спасать? Как спасать? Натурально, к этой картине, и тут один человек врывается и кричит: «Мародер!», и, не успел я оглянуться, он съездил меня по морде! Я, натурально, его! Спрашиваю его, как ваша фамилия? Из любопытства! Но тут на нем задымилась гимнастерка, и ему пришлось выскочить вон. С ландшафтом я бросился вниз, спас в кухне халат и рыбу в кладовке.

— Коровьев что делал в это время? — спросил Воланд.

— Я помогал пожарным, мессир! — ответил Коровьев.

— Ах, так, так. Больше можете ничего не рассказывать,— сказал Воланд.

Тут в воздухе послышался шум, как от крыльев, прекратился внезапно, сменился звоном шпор и шагами, и на террасу вышли откуда-то Азазелло, а за ним амазонка Маргарита и мастер в плаще.

Воланд сделал повелительный жест, и свита отошла.

— Ну что же,— спросил Воланд у мастера,— вы все еще продолжаете считать меня гипнотизером, а себя жертвой галлюцинаций?

— О нет,— ответил мастер.

— Так в путь! — негромко сказал Воланд.

И тогда черные кони обрушились на террасу, ломая копытами плиты.

Воланд вскочил первый.

Тут Геллу обдало гипсовой пылью. Отскочил верх ручки у белой вазы. Другие пули стали хлестать по балюстраде…

Семь черных лошадей взвились в воздух и понеслись над крышами города, которые заструились и понеслись назад.

Маргарита и мастер закрыли глаза, отдавшись бешеной скачке, но через секунду почувствовали, что воздух не рвет волос, не слепит их.

Кони стояли на холме Воробьевых гор. У ног лежала река, за рекой пряничные башни монастыря, а дальше бесконечный, невероятный город, скопление кирпичных глыб, без конца без краю, испещренных ослепительными пятнами, осколками солнца, низко сидящего на западе, выжигающими окна в верхних этажах.

— Хотите взглянуть в последний раз? — спросил Воланд у мастера.

— Да, да, непременно,— ответил тот, соскочил, бренча шпорами, с коня, подбежал к обрыву, стал смотреть, и щемящая грусть на мгновение охватила сердце, но быстро сменилась сладостной тревогой, бродячим цыганским волнением. В мозгу мелькнуло слово «навсегда»… Волнение перешло в чувство обиды, но и она угасла и сменилась горделивым равнодушием, а оно — предчувствием вечного покоя.

Небо было чисто, радуга исчезла.

В то время как мастер смотрел на город, группа всадников дожидалась его в молчании.

Прервано оно было Бегемотом, как раз тогда, когда мастер повернулся от обрыва и пошел к всадникам.

— Разрешите, мессир, свистнуть перед скачкой,— обратился Бегемот к Воланду.

— Ты можешь испугать даму,— ответил Воланд,— и кроме того, без членовредительства. Все ваши безобразия кончены.

— Пошутить немного, пошутить.

— Нет, нет,— отозвалась Маргарита,— пусть он свистнет… Меня охватила грусть перед дальней дорогой. Слезы подступают к глазам…

Бегемот оживился, слез с коня, вложил пальцы в рот, надул щеки и свистнул. У Маргариты зазвенело в ушах, конь ее поднялся на дыбы, в роще посыпались сухие сучья с деревьев, взлетели вороны и воробьи, столб пыли понесло к реке, и видно было, как в речном трамвае, шедшем мимо пристани, снесло у пассажиров кепки и шляпы в воду.

Бегемот горделиво поглядел вокруг.

— Свистнуто, не скрою,— снисходительно заметил Коровьев,— действительно, но, если строго говорить, свистнуто средне!

— Я ведь не регент,— обиженно ответил Бегемот и подмигнул Маргарите.

— А дай-кось я попробую,— сказал Коровьев и вдруг вытянулся вверх, как резинка, из пальцев устроил какую-то хитрую фигуру, сунул ее в рот, завился, как винт, и, внезапно раскрутившись, свистнул.

Свиста этого Маргарита не услыхала, но она его увидела, в то время как ее с горячим конем бросило в сторону.

С корнем вырвало крайнее дерево в роще, ближайшее к Коровьеву. Земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега вместе с пристанью и ресторанчиком высадило в реку. Она вскипела, взметнулась, и ее выплеснул на противоположный берег, на траву речной трамвай с невредимыми пассажирами.

К ногам коня Маргариты швырнуло убитую свистом Фагота галку. И тогда над горами прокатился, как трубный голос, страшный голос Воланда:

— Пора! — И резкий свист и хохот Бегемота.

Кони рванулись, и пятеро всадников и две всадницы поднялись вверх и поскакали. Маргарита чувствовала, как ее конь грызет мундштук и тянет его. Она неслась в бешеном карьере рядом с мастером, шпорящим жеребца, с одной стороны, и Воландом — с другой. Плащ того несло над головами кавалькады, закрывая небосвод.

Маргарита на скаку обернулась и увидела, как город уходит в землю, одеваясь в туман и дым.

Боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами, как загадочны леса.

Кто много страдал, кто летел над этой землей, кто бремя нес на себе, тот это знает!

Притомились даже волшебные черные кони: они несли всадников медленно, и неизбежная ночь нагоняла их за спиною.

Чуя ее, притих Бегемот и, вцепившись в седло когтями, летел, распушив хвост.

Ночь поднималась с земли, закрывала черным платком реки и леса, зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу, не интересные и не нужные ни Маргарите, ни мастеру чужие огоньки.

Ночь обгоняла кавалькаду, сеялась на нее сверху и выбрасывала то там, тот тут белые пятнышки звезд.

Ночь летела рядом, хватала скачущих за плащи, ночь разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала глаза, она видела, что меняется облик летящих к своей цели.