Однако генерал к тому времени уже встретил прибывшего на Кавказ полномочного российского посланника, сына «верховника» и тайного советника Сергея Дмитриевича Голицына. Он направлялся в Иран для поздравления с «восшествием» на престол шаха Аббаса III, но его главной задачей было заключение антитурецкого союза с Ираном: «Понеже по всем турецким поступкам едва ли наиявной войны с ними миновать будет возможно, и для того весьма потребно не токмо персов и Тахмас Кулы хана к продолжению сильных операций против турок побуждать, но и оных в крепчайшей с ними дружбе и союзе содержать, дабы при случае такой с турками войны в пользу интересов наших и для сильного развращения турецких сил служить могли».
В Петербурге поначалу, кажется, надеялись удержаться на Кавказе. Рескрипт кабинет-министров на имя Левашова от 14 сентября 1733 года сообщал о посылке дополнительных частей и казаков; после получения известий о поражении Надира под Багдадом правители рассчитывали на затяжную войну, для чего рекомендовали командующему «персов ободрить», чтобы они «к миру с турками не склонились». Но планируемый трактат предусматривал помощь иранцам только против татарских походов через Северный Кавказ{964}. Однако со временем стало понятно, что уступка оставшихся владений будет лишь минимальной ценой такого сотрудничества. Русское правительство было согласно отдать Баку и Дербент на следующих условиях: Иран не должен вступать в торговые или какие-либо другие отношения с Турцией и без согласия России не станет заключать какие-либо договоры. Если дело все же дойдет до ирано-турецкого договора, то в него должна быть включена и Россия, а в случае русско-турецкой войны Иран выступит на ее стороне{965}.0 скорой «отдаче» провинций министры весной 1734 года заявили персидским послам и сообщили в указе Левашову{966}.
Срочное отправление посольства с обязательными подарками обошлось в 13 759 рублей, и Коллегия иностранных дел просила компенсировать ей эти не предусмотренные бюджетом расходы{967}. Представительное посольство (Голицына сопровождала свита с конвоем из сорока солдат и офицеров, трубачами, пажами, камердинером и четырнадцатью лакеями; тягот пути не выдержали пять из шести кречетов — царских подарков) было в марте 1734 года доставлено из Баку в Энзели и торжественно вступило в Решт, а через месяц с лишним добралось до Исфахана. Голицын встречал повсюду следы недавней войны — «несказанную пустоту». Посланник с неудовольствием отметил несоблюдение условий Рештского договора: вопреки его статьям, «градцкие командиры» драли пошлины с российских купцов.
Этот вопрос, впрочем, удалось урегулировать быстро, но скоро трудности стали нарастать. На торжественной аудиенции «высокородный и вы-сокоповеренный векиль и высокощастливыи вали и сипахсаляр иранской» заявил, что ему все равно, будет ли с турками мир или война, а на «конференции» его представитель Мирза Кафи сделал весьма обрадовавшее посланника предложение о совместной войне с Портой («…весьма разрыв с турками нужен», — доложил Голицын в Петербург), но тут же выдвинул целый ряд условий. По мнению иранской стороны, русские должны были выдать «изменников» — бакинского Дергах Кули-бека и шахсевенского Мусу-бека, совместно «искоренить лезгинцов», засылать к туркам иранских шпионов «чрез российский канал» и возвратить все отнятые провинции.
Голицын пустил в ход свое дипломатическое искусство: на засылку шпионов согласился сразу, от выдачи учтиво отговаривался, дело с «лезгинцами» предлагал отсрочить, а провинции обещал вернуть, как только в Иране «от неприятеля успокоено будет». Стороны уже составили соглашение о союзе, по которому Иран обещал вести войну с турками в случае их нападения на Россию «всеми силами», а Россия — в обратном случае — обязывалась оказать «всякую помощь»; шах не должен был заключать мир без согласия союзника; Россия же выдавала «беглецов», но получала подтверждение свободы торговли для своих купцов; относительно провинций повторялась соответствующая статья Рештского договора{968}.
Однако всемогущий векиль не утвердил выгодный для России договор и желал, чтобы прикаспийские земли «и прежде времяни персицкому престолу по прежнему возвращены быть могли» до выполнения условий Рештского договора. Он взял с собой посланника в поход на север. Пока Голицын гадал о целях марша (на турок или на «лезгинцов»), Надир усиливал давление — то заявлял о возможном «совокуплении» с турками против русских, то ограничивал переписку посланника, который хотя и содержался «аки под честным караулом», но все же находил возможность информировать Левашова. Иранские представители на переговорах вели себя все более уверенно и выступали, как жаловался российский дипломат, «скоропостижными и бесстыдными в переменах».
Голицын с беспокойством отмечал «великие прогрессы» Надира: в августе иранское войско перешло Куру недалеко от русской границы и без боя заняло Шемаху. Генерал-майор де Брильи в донесении Левашову выражал опасение по поводу иранского вторжения и указывал, что «без всякие притчины изо всех мест подданства ее императорского величества старшины к Тахмас-хану с пешкеши (подарками. — К К.) являютца, а после якобы и раскаяваютца, но оное их раскаяние… видно есть не без подозрения». Даже в городе, докладывал генерал, «из здешнего бакинского народа ныне в верности никого не нахожу». Рассерженный таким «ветробешенством», де Брильи собирался выпороть 33 старшин кнутом, но в конце концов перестал горячиться и ограничился «репримандом»{969}.
Встревоженный Левашов прибыл в Дербент, где застал Вахтанга VI и его сына Бакара; царя прислали на случай возможного возвращения в Грузию и установления связи с армянами. Инструкция Вахтангу и Бакару требовала от них установить «с патриархом армянским и начальниками того армянского народа… секретную корреспонденцию» с целью поднять «того народа оружие против бусурман» и с их помощью овладеть Шемахой. Видимо, Петербургу какое-то время казалось, что в тяжелой войне Турция и Иран обессилят друг друга и откроется возможность «христианские народы» Закавказья «от турецкой власти свободить»{970}. Но в изменившихся условиях ни то ни другое не сочтено было уместным, чтобы не осложнять и без того неопределенные отношения с Ираном. Вопреки своему желанию, Левашов выслал Дергах Кули-бека и Муса-бека, хотя и просил Надира о прощении обоих, которое и было ими получено.
К тому же Надир развивал свои «прогрессы»: в сентябре 1734 года он двинулся на отступавшего Сурхай-хана и нанес ему поражение между Шемахой и Кабалой. Как докладывал Левашов, «от великой пушечной стрельбы Сурхай устоять не мог и с войски своим ретировался». Хан ушел в Аварию, а войска векиля разорили его столицу. В ставку полководца прибыли российские подданные — кубинский хан и Казбулат, который был пожалован «над всем горским дагистанским народом камандиром». К прочим горским владельцам Надир отправил указы, чтобы, доносил Голицын, «оные все готовились, ежели по трех месяцев с российской стороны завоеванные городы в персицкую возвращены не будут, то соединяться с ним Тахмас-ханом и отбирать их сильно». В октябре Надир расположился под стенами Гянджи и начал осаду города. Пятитысячный гарнизон янычар держался стойко, а у осаждавших не было квалифицированных артиллеристов и гранат; не помогло даже разрушение водопровода — жители выкопали достаточное количество колодцев.
В опасной ситуации С.Д. Голицын счел нужным положиться на «резолюцию» императрицы и отправил Аврамова в Петербург ко двору вместе с персидским послом Хусейн-ханом. В надежде на нужный союз против турок русский посланник предложил помощь; в начале декабря Левашов прислал к Надиру инженера и четырех опытных бомбардиров с двумя мортирами, пятью сотнями бомб и шестью сотнями ручных гранат. Бравые артиллеристы, которых сразу же переодели в «кызылбашское платье», подорвали пороховой погреб в Гяндже; но генералы и дипломаты больше всего боялись, чтобы о виновниках этого события не узнали турки{971}.
