После долгих переговоров Мухаммед Реза согласился на присоединение Россией прикаспийских провинций с условием возвращения Мазандерана, Астрабада и Лагиджана в Гиляне. Однако до подписания соглашения дело не дошло. Левашов стал затягивать время, упрекал персидского военачальника в подстрекательстве гилянцев к борьбе против России, и в результате переговоры были прерваны. В апреле 1727 года Вахтанг известил обо всем Г.И. Головкина и П.А. Толстого, обвинив Левашова в срыве переговоров; тот же ссылался на изменение обстановки и новые указания русского правительства.

Подробно рассмотревший этот вопрос Г.Г. Пайчадзе объяснил неудачный исход переговоров «натянутыми отношениями» Вахтанга VI и Левашова, который «был противником каких-либо территориальных уступок Тахмаспу», «проявлял излишнюю подозрительность» и «с недоверием относился к деятельности Вахтанга VI и вообще грузин»^{886}. Похоже, что так оно и было: Верховный тайный совет поначалу вообще не собирался предоставлять Вахтангу полномочий на переговорах, поскольку он «первее всего пожелает получить себе Грузию»^{887}. Инструкция Долгорукову не предусматривала защиту интересов грузинского государя (который в беседах с шахскими дипломатами ставил вопрос об освобождении Грузии от турок и возвращении ему картлийского престола) и санкционировала только те действия Вахтанга, которые совпадали с «интересами ея императорского величества». Левашов вскрывал почту Вахтанга, а Семен Аврамов подозревал людей царя в сокрытии от него информации.

Но этот же исследователь указал и на более существенные причины дипломатической неудачи — изменение политического курса российского правительства. Потерпевшие поражение турки начали переговоры с Эшрефом, и перспектива турецко-афганского альянса казалась в Москве реальной угрозой, противовесом которой не мог служить союз с бессильным шахом. Еще в январе 1727 года П.А. Толстой предложил «учинить сношение с Ешрефом». 20 февраля Верховный тайный совет известил Долгорукова, что в Европе может начаться война «против цесаря и Гишпании, против нас или всех вдруг», и поручил ему «персицкую войну как наискорее возможно к надежному и безопасному окончанию привесть». Для этого следовало не допустить «примирения» и союза турок с Эшрефом и предложить последнему начать переговоры. В этих условиях дальнейшие отношения с безвластным шахом Тахмаспом казались излишними, и генералу давалось право в случае необходимости прервать их: «…что до Тахмаспа принадлежит, то мало по слабому его состоянию о том уважать надлежит».

2 июня Верховный тайный совет, рассмотрев письма Вахтанга VI, остался при прежнем мнении — не счел целесообразным поддерживать Тахмаспа. В случае, если бы шах стал требовать помощи в борьбе с Эшрефом, следовало заявить, что «…потребно также прежде с турками снестися и оных к тому привесть, дабы они трактат, имеющий с Россиею, с ним, шахом, такоже утвердили, чтоб таким образом вспоможение ему, шаху, как с российской, так и с турецкой стороны обще и в одно время сильно и в лутчей пользе его, шаха, учинено быть могло»^{888}.

9 августа 1727 года министры постановили: 1) «склонить» Эшрефа к миру и не допустить его возможного примирения с турками; 2) ввести войска «в даль Персии» для давления на афганского вождя и «обнадежить» в очередной раз армян Карабаха, поскольку «вскоре случай придет нам им сильно вспомогать и обще с ними действовать»^{889}. При этом начинать войну с Турцией Россия не собиралась, и «верховники» еще в феврале 1727 года разъяснили Долгорукову: «…хотя мы с цесарем союз заключили и цесарь нам против всех и, следовательно, и против турок помогать обязался, однакож только в таком случае, когда турки первые нападатели на нас, а не мы на турков будем, и потому ежели мы, согласясь с армянами в Персии против турок какое пред восприятие учиним и оттого между нами и Портою до явного разрыву дойдет, то цесарь нам вспомогать не должен»^{890}.

Лишним на политической сцене оказался не только шах, но и сам царь Вахтанг. Неплюев в июле 1727 года сообщил, что турки просили убрать картлийского правителя из приграничных территорий^{891}. Уже 16 августа Совет решил отозвать его из Гиляна в Астрахань — формально по причине «морового поветрия»^{892}. Его попытка установления самостоятельных отношений с султаном как формальным союзником России была вежливо отклонена в Москве. Вахтангу сначала предложили действовать только через Неплюева, а затем министры сочли его миссию в Иране законченной и указали ехать в Астрахань. Отправившегося морем из Астрабада в Астару царя изрядно испугала непогода. «Корма у судна стала худа, а от великого штурма водяной вал чрез судно лило; к тому ж и дожжик, и от того провиант пропал, а которой шхербот с нами поехал, и от того штурму занесло неведомо куды», — описал Вахтанг свое морское путешествие в письме командующему^{893}. Но на этом его злоключения не закончились: бывшего царя сначала задержали в карантине, а потом оставили на жительстве в Царицыне. Когда же в 1730 году Вахтангу наконец разрешили прибыть ко двору, то здесь его ждал отказ и в получении военной помощи, и в разрешении вернуться в Грузию^{894}.

Пока корабль неудачливого грузинского царя трепал шторм, Левашов успел установить связь с наместником Эшрефа в Казвине Сайдал-ханом. Генерал поддержал план мира с афганцами, которых считал меньшим злом, чем «мнимых приятелей» — турок. Возможным союзникам он демонстрировал (на всякий случай «без заглавия и без окончания») попавшие в его руки турецкие письма с жалобами на «слабость» и призывами о помощи, но предупреждал начальство: «Турки у авганцов с великим аппетитом миру ищут». Сам же Левашов воевать с ними не стремился и напоминал в своих рапортах о «нездоровом воздухе», слабости своих войск и о том обстоятельстве, что в случае похода придется брать с местного населения провиант и подводы, отчего иранские обыватели «всеконечно оскорбительно озлобятца»^{895}.

Очевидно, на министров повлияли известия о больших потерях Низового корпуса в 1727 году на Куре и в других местах. Указ от 16 августа 1727 года предписывал командующему добиться признания Эшрефом присоединения к России прикаспийских провинций в обмен на Мазандеран и Астрабад; в случае, если бы афганский шах успел вступить в союз с Турцией, ему «для большей склонности» следовало обещать уступку Гиляна и других территорий, вплоть до устья Куры^{896}. 19 октября Совет постановил уступить не только Гилян, но и Ширван с Баку — вплоть до Дербента^{897}, о чем в корпус был послан соответствующий указ. Отголоском мнений министров можно считать «рассуждение» на заседании Совета 17 ноября юного императора Петра II о том, что «в Гиляни никакой прибыли нет, лишь превеликой убыток в людях и казне от той войны»^{898}.

Но это распоряжение запоздало — турецко-афганский мир был уже заключен. Хамаданский договор был подписан 15 октября 1727 года «на авантажных кондициях» для Порты: Эшреф признавал султана Ахмеда III халифом всех мусульман-суннитов, в том числе и афганцев, а тот, в свою очередь, признавал Эшрефа законным шахом Ирана. Власть турок распространялась на Тебриз, Ардебиль, Ереван, Хамадан, Керманшах, Султания, а также земли между Багдадом и Басрой; с учетом доставшихся Турции по договору 1724 года провинций к ней отходила значительная часть территории Ирана. К находившемуся в Реште Левашову в ноябре прибыл посол афганского наместника Казвина. «Како павлин надувшийся», он объявил о победах своего повелителя Эшрефа, недавно разгромившего турок под Хамаданом, и о мире с Портой. На ехидный вопрос, как же афганский вождь согласился попасть в «вечное подданство» к султану вместо сохранения «высокой шаховой славы», посланец, не владевший тонкостями восточного этикета, «противу турок по натуралной ненависти и ко авганцам по горячести… в великое бешенство вступил», и переговоры приобрели не вполне дипломатический характер. Тем не менее Левашов сумел выяснить условия заключенного мира^{899}, послав в Казвин поручика Мякишева, который за деньги сумел добыть копию договора^{900}. Тогда же он узнал о смерти в заточении бывшего шаха Султан-Хусейна, который был, «сказывают, отравлен».